«– Велька это цыганское имя. Как Станка — лучшая власть, как Вайолка— цветок ночи, фиалка, фиолетовая, как Киззи, – я вздохнула, я отвернулась. Даже теперь, спустя столько лет и километров, мамино имя имеет власть надо мной. — Коричное дерево. У неё глаза были цвета пряности.
Бестолковые мысли. Почему я злилась? Ну почему?
– Киззи, – он выхватил самую суть и звучно швырнул в меня воспоминанием. – красиво. А ты почему Анна?
Хороший вопрос, чернокнижник. Хвалю.
– Мама хотела, чтобы я принадлежала этому миру, отцовскому. Будто бы с таким светским именем мне проще стать одной из нас, из вас. – Странный был расчет, да сработал, кажется, Карильду я теперь принадлежу вся, с потрохами и юбками. – Дома я Анкой была и Аннушкой.
– Аннушка, – и снова, самое колкое, самое нежное выцепил, – мне нравится.
Аннушка.
– Только не надо, пожалуйста, меня так называть, – не хочу от тебя это слышать, может, от Килвина? Он добрый и смешной, ему пойдёт, его подпущу, а тебя? Да катись ты, боже мой, ко всем чертям и демонам.
– Ладно».
Ладно.
И всё же я хотела понять, чем закончится… Знаете? Знаете? Руки холодные по позвоночнику скользят, кусают нежную кожу. Ей быть тёплой, живой и бархатной предначертано. Только плевать всем. И мне вместе с ними, наверное. Верить не хочется, хотя верится. Вопреки, верится. Зачем-то, для чего-то… и руки по бокам вдоль талии, вдоль линий старого пальто безвольно падают. Не достучалась, не докричалась, одна тьма мне осталась, одна плотная, одна сильная, что покрепче меня будет, попрочней.
Это запретное, не для глаз, не для добрых рук. Мне в одиночестве у стены в сетку старых камней ждать рассвет. Говорят, он будет солнечным, но, похоже, без меня будет. Я так хотела, сделать по-своему, что совсем от людей убежала, а они (люди) такое прощать не научены.
«– Ты, правда, хочешь? – я села на краешек кровати, подобрав одеяло. – Хочешь послушать?
Опять вспомнилось. Руки, холод, мандарины. Встретились и разошлись.
– Ну? Развлеки меня.
Его голос, приправленный простудой. Мои волосы, неостриженные. Холодная комната. Он не топил. Забыл? Поленился? Не встал?
– Улыбаешься! Ха. Значит, не умираешь. Галвин? – без Вельки улыбки выглядят иначе – тепло и легкость, что-то едва ли заметное, но близкое. Я веда, я чувствую. – Галвин, – легонько руку протяну, я помню куда тянуть, и его ладонь в свою поймаю. Хочу чувствовать ближе. – Бог мой! У тебя лоб горячий, как сковорода, а рука ледяная. Не мычи, я всё слышу. Холодно? Тебя морозит?
