– Меня, как боевика, держали, есть давали меньше, чем остальным, передачки запрещены. Помолчав, добавил: – Еще и били.
Молчу, это хорошо, что он первый заговорил. Прапорщик передает термос и пару бутербродов. От бутербродов отказываюсь, а чай пью с удовольствием. Вкус мягкий – травяной. Протерев крышку, наливаю чай соседу. Тот молча пьет. На кочке машину подбросило, горячий напиток облил Ваху и меня. Он-то пьет с левой руки – неудобно. Ваха извинился.
Вокруг густая, как сажа, темнота, ни огонька. Задаю вопрос Вахе, который притих и засопел:
– Ты-то боевик или как? И смотрю в его сторону, пытаясь рассмотреть его лицо.
– Какой я боевик, я механизатор! Трактора ремонтирую. В горы не разу не ходил. Оружие в руки не брал. Большая семья, кормить надо. Ваха тяжело вздыхает.
– А чего тогда арестовали? – и дергаю левой рукой, на которой наручники, взбадривая собеседника.
– Как брата Арби взяли… Приехали федералы и увезли в Нальчик. Ничего не объясняли. Только в тюрьме понял, что за какой-то «терроризм». А я механик, – повторил он. Помолчав, добавил: «Наверное, менять хотят». Сообразительный мужик! – подумал я.
Похищение людей на Северном Кавказе стало массовым явлением, как добрый вечер. Количество заложников исчислялось сотнями. Воровали строителей, журналистов, представителей власти. Человека увозили в неизвестном направлении с целью последующего его обмена или получения денежного выкупа. Грешили этим обе противоборствующие стороны. Продолжаю разговор:
– А ты с братом общаешься? Ваху передернуло: то ли от гнева, то ли от неприятного вопроса.
– Какой общаешься? Я его и не видел несколько лет. Как пошел он в эти… бандиты – террористы, больше и не видел я его. Разные у нас дороги. Да мы только по отцу братья, матери у нас разные, – помолчав, добавил: – Нет у нас ничего общего.
Угрюмое серое небо постепенно светлело, наливаясь нежным, стыдливым румянцем. Подъезжаем к Моздоку. Город в туманной дымке. На улице полная тишина, насколько возможная в городе, который никогда крепко не засыпал. Через двадцать минут идем по плацу, тишина, подъема еще в части нет. Отвожу Ваху в туалет и снимаю с него и себя наручники. У Рыжкова глаза красные, как у кролика, но бодрится. Думаем, как бы покимарить пару часов. Нашли пустую большую комнату с несколькими кроватями без матрасов. Говорю Диме:
– Иди и поспи, ты из-за руля третьи сутки не вылезаешь, я покараулю. Пристегиваю Ваху к кровати и предупреждаю, чтобы не шалил. Ложусь рядом, панцирная кровать громко скрипнула, словно обиделась, что ее потревожили в раннее утро. Сон не идет, в голове каша, тревожность, пульсируют какие-то эпизоды прошедшей ночи. В комнате смешался затхлый мужской пот и мышиная вонь. Ваха как ни в чем не бывало захрапел. В конце концов тревога ушла, оставив странную зудящую пустоту. Проваливаюсь в забытие на полтора часа. Будит Дима, уже выбрит и пахнет одеколоном.
