– Людмилочка, – стал оправдываться Андрей. – Поверь, случайно нож вылетел из рук. Я тебя люблю, я тебя хочу!
– Сволочь, мерзавец, педофил! – не слыша его, продолжала визжать сожительница. – Мне мама рассказала, ты пытался задрать подол у моей дочери!
– Не было такого, – обескуражено прошептал он. – Не было…
Но Людмилки и след простыл. Андрей не заметил, как другой нож, привычно прокрутившись между пальцами, мелькнул в воздухе размазанной полосой, и воткнулся в картинку рядом с первым ножом. Он залпом допил остаток водки. Его наконец отпустило, и он готов был действовать. В тамбуре он взял банки с краской Бурча себе под нос, раз ты меня, сучка, разлюбила, напоследок покажу, чтобы навсегда запомнила! Он ловко открыл банки и вынес их к дому. На улице была темная беззвездная ночь.
Андрей взял кисточку и стал мазать краской по оконным стеклам. Белой, красной, зеленой. Одну половину окна вымазывал одним цветом, вторую половину – другим. Даже во тьме это выглядело празднично. Да, именно – празднично! Пока красил, немного успокоился.
Другой кисточкой вывел на фронте дома: «Будь счастлива, моя любимая! Жаль, что не оценила мою любовь. Передай тещиньке…». Тут фронтон закончился. Он полюбовался своими трудами и отправился в кухню собирать вещи. Больше ничего здесь не держало. Все, финиш, любовь закончилась.
Утром в кухню влетела Людмилка. Он была в одном халате на голое тело. Еще вчера ее тело вызывало влечение, а сегодня – только отвращение. Как он только не замечал: жирные обвисшие руки, толстые ляжки, куриной гузкой рот. Копия мамашки, чтоб вас черти двоих унесли. Где его глаза были? Жирная корова, еще год два и хрюкнет, как тещинька. Ох, как права была мать. Ну почему мать всегда права? Может, надо было послушать мать и сойтись с женой. Как-никак у них дочь растет.
– Мерзавец! – с порога завизжала она. – Мерзавец! Что ты наделал! Опозорил меня! Зачем закрасил окна? Что за глупость написал на доме?
Он смотрел на неё и улыбался. Ничего говорить не хотелось. На руинах любви горько плачут, а не отплясывают танец мертвецов. Он сел в позу лотоса и закрыл глаза. Пусть поорет, надоест, сама уйдет.
Бывшая сучка-возлюбленная, взбесившись, что он не обращает на неё внимания, выхватила из косо висящей картинки с двумя ножами, один из ножей и неумело ткнула им в живот. Андрей, как на кавказской войне, когда его ранили в грудь, почувствовав сильную боль, обхватил ручку ножа и повалился на диван. Боль распространилась по всему телу, и Андрей потерял сознание. Тотчас из щелей полов кухни плеснула вода. Людмилка, видя, как Андрей повалился на диван, испуганно ойкнула и метнулась к двери, которая неожиданно распахнулась, и в кухню бочком влез инвалид на коляске. Женщина взвизгнула и хотела проскочить мимо него, но тот ухватил её за полу халата и крикнул:
