В то время, когда на нас напали пришельцы, отец и мать находились у себя на заводе. Они работали вместе и погибли вместе. Их не удалось, как меня, вовремя вынести из помещения. Заражение было очень сильным, так что через два дня они больше не смогли бороться со смертью.
Всё закружилось диким вихрем перед моими глазами, начало носиться с бешеной скоростью. Жизнь утратила для меня всякий смысл. Не помню, о чём я тогда думала, что меня волновало, что я делала, как долго это продолжалось, по-моему, я только и делала, что с утра до ночи сидела на кровати и смотрела в окно. Я смотрела в окно, а сама ничего не видела. Как мне позже рассказали, именно тогда объявили, что создать антивирус по каким-то причинам не удаётся и не удастся, так что спасения ждать не приходилось. А я и не хотела ждать.
Именно с того момента я очень часто начала слышать сквозь пелену своих страданий плачь и причитания девушек, которые находились со мной в одной комнате. Только я одна не плакала. Причина была в том, что мне было всё абсолютно безразлично, умру я или нет – это меня не волновало. Мне казалось, что я уже почти умерла, только чужие страдания заставляли меня ненадолго «возвращаться на пески».
В один ареллский, не очень жаркий день всех больных поресцев выгнули на улицу подышать свежим воздухом, и я оказалась одна на скамейке рядом с живумским Па́рилом с его большими широкими ветвями и листьями.
На улице было хорошо, и я это ощущала. Тепло – не жарко и нехолодно. Живумская арелла приятно грела моё бледное исхудавшее лицо так, что на душе чуть потеплело. Дальше нашего парка тянулись пыльные дороги, так далеко, что кроме них и сухих блеклых цветов ничего не было видно.
«Интересно, – подумала я, – а где именно мы находимся? Понятно лишь то, что это юг Заверии». Почему-то с самого первого дня пребывания здесь, мне показалось, что это Окра́йна. Во-первых, потому что маленькая я была там, и в памяти моей остались с одной стороны образы Парилов, на ветвях которых я не раз лежала, подставив своё полуголое тело яркой южной ареллочке, с другой стороны, скучные бесконечные пыльные дороги. Во-вторых, я не раз слышала, как некоторые медсёстры говорили между собой по окрайнскому или же с окрайнским акцентом. А я этот акцент ни с каким другим не спутаю, ведь корни мои были именно из заверской Окрайны.
Я глубоко вздохнула свежий, нечужой воздух и почувствовала небольшой прилив сил. Вдруг я услышала негромкое рыдание, совсем близко со мной. Не знаю почему, но оно очень больно кольнуло мне в сердце. Здесь, на природе, меня это сильно взволновало. Я встала со скамейки и решила направиться к тому венорцу, который не скрывал своих чувств и не мог справиться с ними даже здесь.
