Я поняла, что наступил мой звёздный час. Сейчас или никогда!
– Что я должна сделать, Алексей Петрович? – скромно спросила я.
– Что? – растерялся профессор, подумал и предложил, – а давай-ка зажги этот светильник, – предложил он, указав на выпуклость в стене. – Он довольно прост в управлении, но этого будет вполне достаточно.
– А может я лучше станцую, Алексей Петрович? – заговорщически прошептала я. Звёздный час наступил, но я не забыла, что мне говорил Верховцев, и очень боялась опозориться. – Или стихи расскажу? Или станцую и спою, а? Всё вместе? А?
– Зачем? – удивился Алексей Петрович.
– Я щас! – перебила я профессора. Не дав ему опомниться, сняла с себя школьный рюкзачок. Порывшись в нём, вытащила большой носовой платок, развернула его, взяла за уголок, подняла вверх правую руку, левую упёрла в бок, притопнула ножкой, стала, притоптывая, кружиться вокруг изумлённого профессора, и запела:
– Во поле берёзонька стояла. Во поле кудрявая стояла. Люли, люли стояла. Люли, люли стояла.
Увидев мои выкрутасы, зал пришёл в изумление, а затем восторженно зааплодировал. Я воодушевилась, и стала кружить вокруг несчастного профессора с ещё большей скоростью и громко петь. Профессор, ставший поневоле берёзкой, с недоумением крутил головой, наблюдая за моими па. Я вполне допускаю, что хитрость удалась бы, знай я хотя бы все слова этой народной песни, но я, увы, их не знала, поэтому повторяла одно и тоже, как испорченная пластинка. Шумные овации стихали и постепенно перерастали в возмущённые выкрики: «Знаем мы, кто такая Гордеева! Гнать её поганой метлой!». Я лихорадочно искала выход, но в голову ничего не приходило. Все родившиеся и не родившиеся мысли в панике сбежали, не сообщив куда. Осталось одно упрямство, поэтому я продолжала нелепо топать ногами и петь одно и то же. Наконец, я остановилась. Не от недовольного гула, нет. Я просто устала, запыхалась и охрипла. Я дышала как загнанная лошадь и смотрела на изумлённого профессора. Повернуть голову к недовольному залу не хватало смелости. От отчаяния и бессилия стали наворачиваться слёзы. Поняв, что моя мечта, мой звёздный час, не успев родиться, умерли; осознав, что пути назад нет, я зарыдала в голос, схватила свой школьный рюкзак, накинула на плечи, и, прокричав: «Ах, вы так? Над предком смеётесь?», бросилась со всех ног из зала. Вернее было бы сказать, бросилась наутёк. Вот вам наглядный пример того, как инстинкты приходят человеку на помощь. Вместо вселенского позора я свалила всю вину на ни в чём не повинных людей. Пусть даже и потомков. Какая разница? Мне казалось, что я выкрутилась из практически безвыходного положения, но радости от этого не испытывала никакой. Напротив. Слёзы обиды застилали глаза, и я, не разбирая дороги, бежала и бежала.
