Он смотрел на Богомилу, сидящую в его камуфляже на входе в свою палатку и задумчиво созерцающую иорданский берег, где уже начали загораться огни, смотрел на деловито суетящихся у своих велосипедов Алексея и Регину, и слезы, которых он всегда так стеснялся и которые всегда скрывал, закипали у него в уголках глаз. «Движение всё, конечная цель ничто…» – вспомнил он опять песню молодости. А ведь так и есть. Стоит только остановиться, зависнуть, попасть во временную петлю, где день не отличается ото дня, как тут, в Эйлате, и ты превращаешься в муху в янтаре, обреченную размышлять о цели, но не могущую двинуть даже лапой… Что же лучше – двигаться вперед, без цели, или стоять на месте, осознавая дали, но не приближаясь к ним? Он тряхнул головой, застегнул молнию на рюкзаке и направился к Богомиле: «Давай свернем твою палатку?»
Груженые, они поднимались в город дольше, чем скатывались сюда каждый день налегке. Закат принес прохладу, которую они приняли с облегчением людей, повидавших жару и пустыни, ноги не отвыкли крутить педали в горку, даже он не чувствовал потребности в отдыхе. Он шел замыкающим, конечно, за Богомилой, посматривая на ее темный силуэт и мерцающий красный фонарик, укрепленный на сумке. Город жил своей ночной жизнью, мерцали кафе и бары, светились окна отелей, мимо которых они скользили по центральной улице, а их обгоняли в основном такси, такие же безбашенные, как и везде. От центра они поднялись вверх, к автовокзалу, прошли сквозь рамку металлодетектора, где на них только бросила взгляд дородная охранница. Закатили велосипеды прямо в зал, абсолютно пустой. Алексей велел снимать сумки и рюкзаки с багажников, а сам пошел за билетами.
Он снял свой рюкзак, помог Богомиле и рухнул на скамейку, металлическую, жесткую и неудобную. Богомила устроилась рядом, подложила сумку под ноги, прикрыла глаза. Яркий свет и пустой зал действовали ему на нервы, он не выдержал и встал, прошелся из угла в угол, вышел в холл, где располагались, видимо, офисы турфирм. Почитал проспекты, из тех, что были на русском. Петра, Синай – всё где-то рядом и всё мимо них.
«Изучаешь?» В стекле отразилась Богомила, неслышно подошедшая сзади. «Не могу сидеть, – признался он. – Пойдём, погуляем?» – «Пойдём, – согласилась она, взяла его за руку. – Алексей взял билеты на час ночи. Я сказала ему, что мы к двенадцати будем». Он благодарно приобнял её за плечи, повел к выходу.
Они бродили по каким-то безлюдным уже улицам, разглядывали памятники на перекрестках, почти не говорили – ни ему, ни ей не нужны были слова, словно они боялись сфальшивить, но с каждой минутой, приближающейся к полуночи, он чувствовал растущую тяжесть, словно время обрело, наконец, ход, но оказалось поступью здоровенного пресса, неумолимо стремящегося раздавить его. Наконец, он не выдержал, на каком-то углу улиц обнял ее, стиснул, вдохнул запах волос, пахнущих морем, ткнулся в плечо: «Богомила…» – «Шо, Сашко? Тяжко?» – «Да, Богомила…» Он поднял на нее взгляд, как сквозь туман увидел, скорее – угадал её сине-зеленые в крапинку глаза. Она коротко поцеловала его в губы, сказала тихонько: «Мыши плакали, кололись, но продолжали жрать кактусы. Это про нас. Не журися, Сашко, у нас есть ещё завтра целые день и ночь. Иногда это очень много». Невероятным усилием он заставил себя проглотить ком в горле и оторваться. Сказал, глядя в сторону: «Пойдём, чаю попьем, что ли?»
