Репортер поклонился, и мы тоже, все, кто смотрел. Мы продали все онигири, весь рис и кусочки водорослей были съедены. Аки водила тонкими пальцами по корзинке, собирая порошок фурикаке и облизывая пальцы. Оставалось только смотреть.
Репортер рассказал о спутнике, как ресурсы собирали по всей Японии, как инженеры работали день и ночи, искали изобретательные решения для того, чего не хватало, использовали солнечные панели жителей, чтобы получить электричество. Они говорили о еде, что приносили местные, о проводах, о топливе, что собирали для ракеты. Мы тихо смотрели, но сердце колотилось у меня в груди. Пора миру стать прежним. Я гордилась, что мы были едины ради этого дела. Дэвид стоял рядом с нами. Я сомневалась, что он понимал термины техники на японском. Может, он не понимал, о какой жертве говорил репортер, как все мы работали вместе.
«Пять тысяч шелкопрядов, — подумала я. — Тысячи тысяч. Миллионы».
Репортер отошел, и камера повернулась к ракете.
— Вот оно, — запищала Аки, прыгая с ноги на ногу, словно осенний ветер. Казалось, я могла протянуть руку, найти теплую ладонь отца, нежные пальцы матери. Я сжала пальцы, но там был лишь холодный ветер.
Ракета стояла рядом с высокой черной башней скрещенных прутьев, словно корабль, готовый к запуску. Я не знала, в какой части был спутник, было сложно сказать. Инженеры стояли там, кланяясь, будто желая прыгать с ноги на ногу. Они снова говорили и поддерживали нас, от волнения было сложно терпеливо ждать.
И начался обратный отсчет.
Сердце билось у меня в горле. Все происходило слишком быстро. Я не была готова. Я ненавидела отсчеты. Возникало давление, ожидание чего-то в конце. Все менялось, время ускользало сквозь пальцы. Ощущался конец, вина, паника и ужас. Время летело перед глазами. Его нельзя было вернуть.
— Десять, — говорили они. — Девять.
Мир ощущался неровным, словно дрожал под моими ногами.
— Хачи… шичи…
Аки кричала с остальными, а я дрожала, нос заполнили дым и пепел. Я словно тонула.
— Року, го, ши! — четыре. Число смерти.
Я вспомнила слова дедушки, когда я спросила про пять тысяч шелкопрядов.
— Как ты заботишься обо всех мотыльках?
Он взлохматил мне волосы, как Дэвид делал с Аки.
— Пять тысяч мотыльков, — сказал он, его белые брови напоминали шелкопрядов. Он вздохнул.
— Сан.
— Их работа будет испорчена, Кохару. Все не так просто…
— Ни!
— О чем ты, дедушка? — он опустил голову, а потом ответил.
— Ичи!
— Мы их варим, — сказал он. — И они не рвут коконы и не портят шелк. Мы варим их заживо.
