— Пьяница тот ещё помощник, — ухмыльнулся сидевший рядом с женщиной лохматый толстяк.
— Быстрый в самый раз, ха-ха, — не удержался от мрачной шутки наполнивший свою кружку элем Энц, — тебе ли не знать Тури.
— А, если так, тогда да, ха-ха, — понимающе подмигнул тот.
— Раз ты здесь, брат, жадная тварь уже готова пойти на дело, — лишь криво улыбнулась женщина. — Тури конечно гостеприимен, но весна кружит мне голову. Ждать больше нет мочи. Ну?
— Так и есть, — быстро кивнул Энц, — в ночь с пятого на шестой день. Уже всё готово, и вы будьте у западных ворот. Мы ждали этого момента столько лет, Ката, уж наберись толику терпения.
— А стража? — обеспокоенно спросил Тури.
— Прикормлена, — ухмыльнулся слуга, — монет я не жалел и покидал город часто. Но сундук тяжёлый и потому мне нужен этот непутёвый наёмник.
— Э-э-х! — радостно потёр руки лохматый толстяк. — Помолюсь Монку.
За дверью послышался шум, словно пёс скрёбся, пыхтя и хрипя, очень желая попасть внутрь. Тури, несмотря на свой внушительный вид, резво вскочил и, на ходу прихватив стоявший у стены топор, ринулся к двери.
— Тьфу ты, исчадие Аскаша! — опустил он оружие, едва в комнату вбежало нечто лохматое и жалобно подвывающее.
— Она всё ещё жива?! — крайне удивился Энц.
— Как видишь, — ещё сильнее исказилось злобной лицо одетой по-мужски женщины. — Я и сама не ожидала застать её здесь.
— Все знают кто она и не посмели сожрать даже в голодную зиму, — пояснил Тури. — Даже подкармливали и обогревали эту мразь. Но только скажи, Ката, и…
Между тем лохматое нечто ткнулось в ладони задремавшего у разморившего его очага наёмника. Тот вздрогнул и отшатнулся спросонья, грохнувшись с табурета на пол. Троица загоготала, а всё ещё стоявший посреди комнаты толстяк аж согнулся пополам от смеха. Тодо отполз в угол, с омерзением поглядывая на испугавшееся нечто. Лохматое создание прижалось к полу и сильно дрожало.
— Ч… что… что это? — промямлил слегка протрезвевший здоровяк. — Че… че… человек?
Яркое пламя камина позволяло хорошо разглядеть покрытые шрамами, грязные культи и спутавшиеся с лохмотьями, пепельно-грязного оттенка волосы на прижавшейся к полу, безухой голове. Но самым неприятным и даже ужасным было лицо. Несмотря на слипшиеся, свисавшие до самого пола пряди, оно, безглазое, безносое, с провалившимися в рот губами, было обращено прямо к наёмнику.
— Человек? Человек?! Человек! — зашлась в новом приступе смеха троица.
Тодо неуклюже поднялся и, прислоняясь к сене, с выпученными не то от ужаса, не то от удивления глазами, попятился к двери.
