Марка
В вагоне оказалось душновато, несмотря на то, что пассажиров было совсем немного. Стенки сплошь обклеены рекламой, вперемешку с народным творчеством. Исцарапанные, с потёками от напитков, и бог весть чего ещё скамьи. Пол усыпан обёртками, стаканчиками и прочей дрянью. Уже даже видимость чистоты, к которой так привык состоятельный горожанин из центра, отсутствовала. Контраст с широким бульваром наверху, а тем более с клиникой, был разительным. Расл, по доброй воле попавший в эту мусорную сказку, морщился и мрачнел, вызывая откровенные насмешки неприхотливых постояльцев подземки. На каждой станции, едва только двери начинали открываться, врывавшийся в щель ветерок хватал весь этот хлам и кружил под ногами совершенно не замечавших его пассажиров. Похоже уборкой здесь занимался лишь ветер, и тот особо не преуспел. Вонь, перемещавшаяся вслед за мусором, была терпимой, но из-за грязи брезгливый Расл так и не решился снять пальто. Предательские капли пота вскоре побежали с висков, а особенно неприятные по спине. Он достал белоснежный платок и промокнул лоб и затылок. О спине позаботились майка и рубаха из совершенно натуральных материалов. Задор первых минут, так мило поддержанный шуткой с мезом, быстро испарился. Теперь богатый и знаменитый учёный пообещал себе больше не спускаться в это неприятное место. С большим нетерпением он ждал объявления нужной станции. Кстати, кроме косых взглядов и сплошного удивления, никто похоже не узнал гения мезотехники. Как ни странно, это также слегка покоробило господина из центра.
— «Марконский вокзал». Следующая станция «Золотой парк», — наконец обрадовал Расла механический женский голос.
Наверх он уже не просто поднимался, а бежал. Очень хотелось заорать, выругаться страшно и опрокинуть яростным ударом… Но делать это нужно было в том самом грязном вагоне, а сейчас камеры, чистые дорожки, солнце. Такой свежий и спасительный воздух постепенно возвращал мужчине спокойствие.
«А ведь я и позабыл как высоко поднялся, — вдруг подумалось ему, зло вышагивавшему к зданию вокзала. — Лишь тот, кто испытал настоящую, смертельную жажду, способен ценить воду. Хмм… Эта поездка была весьма кстати.»
И хотя его довольно непродолжительное приключение в марконском метро и близко не походило на страдания умирающего от жажды путника, сравнение очень понравилось считавшему себя абсолютно гениальным учёному. Настроение тут же улучшилось, а чувство значимости и превосходства вернулось с новой силой. К маленькой привокзальной площади у центрального входа подошёл уверенный в себе, просветлённый и почти что счастливый человек. Установленные по канту площади скамеечки были почти нетронуты. Лишь на некоторых из них разместились обрадовавшиеся тёплому, весеннему солнцу горожане. Расл в который раз взглянул на свои старые, наручные часы. Бодро приблизился к возвышавшемуся по центру площади памятнику и застыл, делая вид, что рассматривает творение талантливого скульптора. На высоком постаменте стоял одетый по моде двухсотлетней давности господин с тростью в одной руке и толстенькой книженцией в другой. Держать такую книгу одной рукой видимо было неудобно и тяжеловато, а потому немолодой уже мужчина прижал её к своей груди. Его поклонники конечно же трактовали сей момент близостью к большому сердцу героя, ибо книга в его руках являлась сводом законов Анаритсткого государства. Её основатель был ранен в Войне за независимость, хромал, но даже сейчас смотрел вперёд со жгучей решимостью. Взор его наверняка специально был направлен на отражавшее вечернее солнце сотнями больших окон невысокое здание городской администрации. Видимо герой должен был вдохновить потомков на новые подвиги. Получалось, судя по тому, что всплыл вопрос о демонтаже этого великолепного памятника, плохо. Надпись на золочённой табличке гласила: «Величайший человек и основатель Анаритского государства, герой Войны за независимость, вечно живой Клод Дюваль. 1812–1897.»
