Я завертела головой, пытаясь в этой суматохе найти своих.
Протолкавшись сквозь толпу односельчан нашла тётю и повисла у плачущей женщины на шее.
— Не плачьте, это всего лишь дом. — Зашептала ей на ухо, чувствуя как у самой по замёршим щекам катятся горячие слёзы.
— Ох Милеша. — Тётка стояла босая на снегу в одной ночной рубахе. Рядом в носках, тоже в ночной рубашке и платке на худеньких ссохшихся плечах, прижимая к себе перепуганных мальчишек стояла бабушка Галаша, мама дядьки Казима.
— Это я всё дура виновата, не плотно закрыла заслонку, вот искры и попали на пол.
Я вспомнила свою печь, которую тоже не закрыла и горячо поблагодарила богов, что мой дом уцелел и не случилось два пожара. Я сильнее стиснула бедную женщину, а потом принялась обнимать бабушку и братиков. Мальчонки вцепились в меня как потерявшиеся котята.
— Милеша, Милеша, — лепетали они, а я попеременно то гладила их по вихрастым белобрысым макушкам то крепко притискивала к себе, пытаясь спрятать обоих под тулуп, чтобы не мёрзли.
— Всё будет хорошо, всё будет хорошо, — твердила как заклинание, вертя головой, ища дядьку Казима и чувствуя, как страх льдом сковывает внутренности. Только бы не сгорел, слёз тёти Маруши я не вынесу. — А где дядя Казим?
Тётка завыла, выдирая себе волосы. Я заледенела от ужаса с силой вцепившись в братишек.
— Да не реви ты, детей пугаешь, — проскрипела бабушка. — Вон он с твоей коровой. Я же говорила что хлев не сгорит. Далеко он от дома.
Мы вместе с маминой сестрой разом повернулись к пожару. Мужики, распахнув ворота, вчетвером тащили на улицу, прочь от огня, насмерть перепуганную тощую корову и телёнка.
— А ну пошла скотина безмозглая. — Орал дядька Казим, ковыляя на костяной ноге. Он тоже был в одних портках и развевающейся белой рубахе.
Увидев его живого и невредимого, почувствовала как ноги стали ватными. Тётя Маруша всхлипнула, бросилась к мужу и повиснув у него на шее разрыдалась ещё пуще. И в этот момент раздался жуткий трек. Дом разом накренился, пламя из щелей взметнулась ввысь, унося в небо столб искр и с жутким грохотом сначала крыша, а потом и бревенчатые стены начали заваливаться внутрь, оставляя на пожарище объятую пламенем почерневшую от сажи печь с трубой. Народ ахнул и отступил подальше, чтобы их не обсыпало искрами.
Я как очнулась, скинула тулуп, накинула его на старшего Сашку, младшего Антошку подхватила на руки.
— Нечего тут стоять, не лето. Бабушка, пойдёмте домой, у меня уха есть и печка ещё тёплая.
