"Я люблю вас, де-е-евачки. Я люблю вас, ма-а-альчики
Как жаль, что в этот вечер звёздный тает снег"
Ну твою ж мать, хорошо хоть в наушниках. Надо срочно записать что-то нормальное.
Хватая ртом воздух, я вылетел из подъезда, столкнулся с тем же дедом. Он бежал обратно бодрой иноходью опытного физкультурника. В правой руке бутылка "Русской", в левой батон.
– А? – потряс он бутылкой в воздухе, мигая правым глазом.
А что "а"? Порадоваться? Выпить с ним? Как же хочется куда-то на север, в мороз, уничтожающий все запахи. Вдыхать свежий студёный воздух, пахнущий только снегом и кислородом, и чтоб ни души вокруг. Только я и чистый снег. Но вокруг залитый солнцем южный двор, бельё пахнет "Новостью", от загончика с курями тянет помётом, из зелёного ящика "для пищевых отходов" – тухлятиной, с Толстого бензином и пылью. И я бегу отсюда почти на панике. Я хочу воздуха, чистого, не вонючего, а его нету, закончился весь в городе, если и был когда-то.
"Но не растает свет от ваших глаз, и нет
желаний скучных, будем вместе много лет"
Надрывается гнусавый голос в моих наушниках. "Нау" запишу, пока мозги из ушей не вытекли.
***
"У меня есть рислинг
и тока-ай,
новые пластинки,
семьдесят седьмой Акай"
Я лежал на боку, на покрывале из чего-то, что, кажется, называется габардином. Носом упирался практически в стенку, в старые тёмно-зелёные обои, втягивал запах бумаги и картофельного клейстера. Два угла в этой комнате располосованы на высоту до метра. Я часто там стоял, наказанный, уткнувшись носом в эти обои, и детским ногтем протыкал их там, где в самом углу за ними была пустота. В эти же обои я утыкался лбом и носом четыре года назад. Когда запачкался. Всю жизнь был чистым, а стал грязным, мылся два раза в день, чтобы ничем не пахнуть, яростно оттирал свои трусы и носки, чтобы никто не заметил моей грязи, тщательно ополаскивал ванную и раковину, чтобы никакие мыльные следы не напомнили обо мне. Грязь попала внутрь, забила дыхательные пути, и я начал задыхаться.
После развода с отчимом мама искала себя. В процессе поисков всплывали разные люди.
Фермер, разводивший коз, с коричневой кожей и глазами алкаша в завязке.
Хромой красавчик с работы, которого мамины подруги называли Жоффреем и алчно закатывали подведённые стрелками глаза.
Ещё один был, хороший дядька, высокий и богатый, который никогда не лез под кожу… хорошо помню его грустные семитские глаза, когда мама указала ему на дверь.
По этому последнему пути прошли они все, и очень быстро. Никто надолго не задержался.
