Все остальное время года Энтони пил херес. Он никогда не мог заставить себя полюбить вкус пива, а спиртное мутило его личность, делало его безумным, неспособным к рисованию. Роуз всегда пила шампанское. В этом году она умоляла его выпить вместе с ней, и он уступил. Оно вызывало странное опьянение, которого он никогда раньше не знал, - голова шаром покатилась, почти онемела. Ему хотелось подчиняться ей, ублажать ее как никогда тщательно, чего бы она ни хотела. Вчера она хотела помочиться на него в пустую ванну, и хотя каждая фибра его привередливого существа кричала о своем отвращении, сама грязность этого акта делала его еще более захватывающим.
- Ты мой, - шептала она, когда шампанское вытекало из нее, стекало по груди и животу Энтони бледно-желтым потоком. - Ты мой, больше ничей, не ее, только мой!
Ее слова, как и ее поступок, все-таки не часто девушка писает на тебя, заставили его вздрогнуть. Роуз никогда не упоминала, даже вскользь, о неприятном факте женитьбы Энтони.
Он приложил ладони к стеклу - два идеальных отпечатка длинных пальцев были видны в почти фосфоресцирующем тумане - затем оттолкнулся от окна и потянулся к ведерку со льдом. Там охлаждалась наполовину полная бутылка шампанского. Magie Noir, странная марка, которую Роуз всегда привозила с собой. Она сказала, что этот напиток привезли с винодельни недалеко от Нового Орлеана, где она провела остаток года.
- Каджунское шампанское? - спросил он, немного нервничая, когда она впервые налила ему шампанское.
- Вам действительно придется назвать это игристым вином, я думаю, - сказала она. - Но это звучит так, как будто оно должно быть розовым и подаваться в стаканчиках "Дикси". Magie Noir - это зелье.
Теперь Энтони налил немного зелья в высокий рифленый бокал и медленно отпил. Пузырьки взорвались на кончике его рта. В напитке чувствовалась скрытая острота, легкая жгучесть, как в Табаско без чеснока и уксуса, как в масле корицы, едва уловимое тепло, стелющееся по языку. И все же он не мог определить все ароматы, которые, по словам Роуз, присутствовали в букете; она знала названия и вкусы трав, о которых он никогда и не слышал.
Энтони осушил свой бокал и повернулся, чтобы посмотреть на женщину, которая делила с ним эту комнату, эту неделю и этот город. Женщина, которая спала сном сытого человека, раскинувшись на белом просторе огромной кровати. С каждым годом кровати становились все более широкими, мягкими, манящими. С каждым годом их тела, казалось, прилегали друг к другу все точнее, их сердца, казалось, с большей готовностью вливались друг в друга.
