В мае, после очередного сеанса унижения от так называемых родственников, я собрала самые необходимые вещи и, никого не предупредив, уехала в Нижний Волчок, несмотря на то, что незадолго до этого Дилан высказался резко против такой инициативы.
Дилан теперь приезжал реже, чем раз в месяц. Когда он узнал, что мы с Максимом перебрались на лето в Нижний Волчок, грубо и со злостью выругал меня. Разговоры о том, что с ним происходит, стали запретными, его теперь вообще ни о чём нельзя было спрашивать.
Наши отношения потеряли всё то, что сближало нас раньше, а когда я пыталась обнять его, он мягко отстранял меня. Я понимала, почему он это делает: скоро мы должны были попрощаться совсем, но не знали, когда именно это произойдёт. Звериное сознание взяло верх над человеческим. Я всё меньше находила в нём своего мужа и начала сомневаться в том, любит ли он меня до сих пор.
От депрессии меня спасла поддержка родных, а также любовь к сыну. Бывали моменты, когда я чувствовала себя счастливой: Максим умел заставить меня улыбаться, был очень привязан ко мне.
Я вновь заняла нашу со Светой комнату, только теперь в ней всё было по-другому, даже запах. Но здесь я снова чувствовала себя дома, по-настоящему дома. К нашему приезду была подготовлена детская кроватка, мама постаралась, достала её из сарайки, собственноручно собрала и отреставрировала. Я ахнула, когда увидела, насколько преобразилась моя бывшая комната.
Как только мне удалось немного расслабиться, вдохнув воздух родного края, раздражительные звонки начали терроризировать меня. Седой обругал меня в свойственной ему манере, с угрозами и унизительными выпадами, я, молча, выслушала всё до единого слова, пока он первый не бросил трубку. Как бы там ни было, сын — мой, и нам гораздо лучше было в Нижнем Волчке. Такие звонки случались время от времени, лишь они и способны были испортить мне настроение. Седой грозился приехать и отнять у меня ребёнка, — это, без сомнения, был блеф, слабый ход со стороны старика, означавший, что инструментов воздействия у него на меня почти не осталось. Во всяком случае, я хотела так думать.
Максим уже с шести месяцев начал пытаться встать на ноги, бойко ползал, ел за двоих. Он практически мгновенно завоевал сердца мамы и Светы, внёс оживление в мерно текущую жизнь. Я вовсе не перекладывала свои материнские обязанности на родных, просто мама со Светой сами с радостью помогали мне.
С каждым новым днём Максим всё больше становился похожим на своего отца, это все замечали, но говорить об этом считалось неуместным. Мне казалось, что именно таким Дилан был в детстве, что жизнь сжалилась надо мной и подарила мне его копию.
