В июне я сдала сессию, причём один из экзаменов мне пришлось пересдать с тройки на четвёрку, чтобы получать стипендию в следующем полугодии (я не могла пренебрегать ею, мне она была необходима).
За первые два месяца пребывания в Москве в состоянии Дилана не произошло не то что больших — вообще никаких перемен. Я заходила к нему в палату по несколько раз в день, иногда что-то рассказывала, но мне всё больше казалось, что его нет в этом теле, что он где-то далеко.
Терапия не возымела ровно никакого эффекта, кроме того, что жизнь Дилана ещё поддерживалась аппаратами, и это давало слабую надежду. Никто из тех, кому кололи антиген, не мог продержаться более трёх недель. Возможно, Дилана спасло то, что он потерял много крови, и затем ему было проведено переливание, но вероятней всего, экспериментальный антиген оказался менее токсичным, чем прошлые. Как бы там ни было, рассуждения ни на шаг не приближали меня к решению проблемы, напротив, я осознавала, что Дилан не сможет вечно лежать в этой больнице.
Всё, что я могла, — это лезть из кожи вон, чтобы зарабатывать на жизнь, и учиться.
Лучше всего у меня получалось ремесло, которое я, по ряду причин, ненавидела, — танцы. Я снова стала девочкой «гоу-гоу», но мне было настолько стыдно за себя, что я выходила на сцену в чёрной маске на глазах. Меня так и прозвали: Маска. Летом мне предложили другое направление: стриптиз, и я решительно отказалась от него.
Но именно в клубе я могла привести свои мысли в порядок, отвлечься и снять нервное напряжение, каждой смены я ждала, стыдилась сама себе признаться в этом, ещё больше ненавидела это ремесло, но всё же ждала. Я чувствовала себя проклятой, однако сносила все трудности, уверяя себя, что это наказание за грехи.
Но мои грехи начали порождать новые грехи.
Сначала мне было страшно оставлять ребёнка одного на целую ночь, но Максим на удивление быстро привык и перестал бояться. Вообще он рос смелым мальчиком и с каждым днём становился всё более интересным, приносил из садика новые слова, рассказывал разные истории, чаще сказочные.
За всё лето не представилось ни единой возможности уехать на каникулы в Краснодар, хотя Максим скучал по бабушкам, деду и тёте Свете. Всё, чем я могла разнообразить жизнь сына, — это на месяц оставить его без детского сада (с условием, что он будет хорошо себя вести) и проводить это время с ним. Утром он вместе со мной вставал на работу; бывало, мы подолгу сидели в палате, где лежал Дилан. Максим любил спрашивать меня о папе, я отвечала, что он проснётся, когда выздоровеет, хотя сама верила в это всё меньше.
