Тут же выдвинув верхний ящик, Юля увидела карандаш. Взяв его, проверила, тот ли грифель по цвету и заострённости. Грифель был, похоже, тот самый. Так что хотела Анька сказать ей этим рисунком? Или не ей? Но тогда кому?
Влетела, колотя шпильками, Светка – сонная, злая. В руке у неё был шприц.
– Кременцова, жопу!
Отложив справочник, Юля встала и приготовилась. Всадив шприц, медсестра спросила:
– Ты знаешь, что Анька – в реанимации?
Юля вздрогнула.
– Как?
– Вот так.
– А что с ней случилось?
– Почки накрылись. Она мне, кстати, всё рассказала.
Юля присела. Но не от боли – от ужаса.
– Что она тебе рассказала?
– Да всё, всё, всё! Про панночку, про икону, про твоего начальника, про собаку, про гребешок и про Петьку.
Выдернув шприц, Светка рассмеялась.
– Ну, вы и дуры конченые! Совсем с ума посходили.
– Зачем она это сделала? – повернувшись, спросила Юля. В её глазах были слёзы. Светка, смеясь, надвинула на иглу колпачок.
– Она ведь в бреду была! Ну, точнее, в полубреду. Потом вдруг опомнилась, заорала: « Ой, что я сделала! Теперь ведьма тебя убьёт!» Короче, дурдом на выезде, да и только.
– Света, зайди ко мне, пожалуйста, на минуту, когда закончишь, – сдавленным голосом попросила Юля, сев на кровать. Медсестра, сказав, что делать ей больше не хера, кроме как навещать психбольных, уцокала в процедурный.
Чайник давно вскипел. Только Кременцовой было уж не до кофе. Она сидела, будто пришибленная. Вошла внутривенщица. Ей пришлось дважды попросить пациентку лечь и поднять рукав. На её вопрос относительно самочувствия Кременцова дала ответ с четвёртого раза:
– Спасибо, лучше.
– Руку не щиплет?
– Нет.
Зафиксировав иглу пластырем, внутривенщица удалилась. Через сорок минут привезли обед. Так как Кременцова не выразила желания отказаться, разносчица, заняв собой полпалаты, водрузила на стол три грязных тарелки с какой-то мерзостью и ушла, ворча себе под нос, что здесь не прокуратура, где можно и промолчать, когда к тебе обращаются. Мерзость ещё дымилась, когда опять прицокала Светка. На этот раз она цокала не так громко, поскольку туфли были другие. Сняла она и розовые штаны, заменив их джинсовой юбкой почти до пяток. Вместо косоворотки надела чёрную кофту. Переменился и взгляд её: был насмешливым, стал растерянным. Но, увидев, что капельница закончилась, она машинально выдернула иглу из Юлиной вены, перелепила пластырь на ранку.
– Лежи, не дёргайся! Согни руку.
Потом она уселась на стул.
– Анька умерла? – догадалась Юля. Ответом ей был кивок. Молчание длилось долго. Юля не отрывала взгляда от потолка. Он не расплывался и не мутнел, хотя Юля знала, что жить ей более незачем, да и умирать не имеет смысла. Вечность – отравлена. Медсестра глядела в окно. Пришла внутривенщица. Обменявшись со Светкой парой каких-то реплик, унесла капельницу.
