– Что там, Пожарский?
Подошел Тарус, приставил к глазам ладонь, вглядываясь вдаль. Подтянулись остальные путники, вытягивая шеи в надежде что-нибудь разглядеть.
– Табун, что ли, дулебы перегоняют? – предположил степняк-Боград, часто видевший подобную картину в исполнении печенежских пастухов.
– Ничего себе табун, – проворчал, приподняв брови, Боромир, – на всю степь раздольную…
Туча все разрасталась, грозя занять полнеба. Гул, до сих пор цельный и непрерывный, распался, перешел в далекий дробный топот, словно на путников и впрямь скакали кони.
– Окстись, Боград, – подал голос чародей, – какие, к лешему, у дулебов табуны? Они ж не хазары и не печенеги.
Это была чистая правда – сроду не держали дулебы больших табунов.
– Затопчут, – сказала вдруг тихо Купава и нервно провела ладонью по лицу.
Несколько пристальных взглядов скрестились на ней – мысль вовсе не беспочвенная.
Вишена в тоске озирался – куда скрыться-то? На горизонте тем временем зачернела узкая полоска – это показались первые скакуны, если там, конечно, кони. Туча все росла и росла вширь; уйти вбок и со стороны поглазеть на несущихся быстрее ветра животных, стало быть, не получалось.
Взоры путников обратились к Тарусу, как всегда полные надежды и веры в его безотказные чары.
– Ну, чародей?
Топот звучал все громче.
– Это не кони, – сказал вдруг глазастый Богуслав негромко.
Боград проворчал:
– Утешил…
– Может, овраг какой, балка? – без особой надежды спросил Роксалан. Какой, в самом деле, овраг?
Отряд рассыпался в поисках спасения, но окружала их лишь поросшая сивыми травами степь-разгуляй. Боград сердито топтал невысокие хрупкие кустики.
– Знаешь, – сказал он зачем-то Вишене, – а ведь черти полынь не любят почище чертополоха. Запомни, может когда пригодится.
Вишена не ответил. Таков уж Боград – станет молоть незнамо что и у черта на сковороде. Хоть с полынью, хоть без.
Топот нагонял, несмотря на то, что люди мчались во весь опор. Кто бы это ни был, резвостью коням он ничуть не уступал. Оставалось надеяться только на чудо.
– Эй, глядите! – вскрикнул вдруг Тикша.
Невдалеке застыла высокая белесая фигура с посохом в руке. Длинную седую бороду шевелил знойный полуденный ветер. Фигура, казалось, была соткана из редкого клочковатого тумана; сквозь нее смутно проглядывала все та же степь.
– Базун! – узнал чародей. – Туда, други!
Сменив направление путники заспешили шибче прежнего.
А позади, растянувшись от горизонта до горизонта, сплошной стеной мчались косматые горбоносые звери, впечатывая твердые копыта в столь нелюбимую чертями степную полынь, в пушистые стебли уже начавшего желтеть от жары ковыля. Все живое гибло под этими копытами – редкие оцепеневшие суслики, змеи, ящерицы, не успевшие схорониться в норах, длинноногие дрофы, птенцы жаворонков вместе с нехитрыми гнездышками – все втаптывалось в пыль, в прах. Стремительный безудержный бег стада был подобен смерчу, неистовому урагану, и вздымались в небо тяжкие клубы рыжей, как ржавчина, пыли, затмевая само Солнце.
