Нона побежала сквозь тьму, дым и смятение, готовая принять любой вызов. Хотя она говорила себе, что ее окружает ложь, правдивость происходящего обольщала ее чувства. Здесь не было ничего фальшивого. Под вонью гари это место пахло домом, детством, которое теперь окутывало ее кости. Это было ее, нравится ей это или нет, ее фундамент, хотя он и стоял в грязи и невежестве.
Почему-то ни один солдат не подошел к ней. Через несколько минут она уже стояла в дверях коттеджа своей матери. Две комнаты, где она провела столько лет, вырастая из мяукающего младенец до девочки, которая унесла полдюжины жизней в лесу у ее порога. Теперь вся деревня платила за одну из этих жизней, особую, платила вместо нее.
Тростниковая крыша над головой начала тлеть, искры из дома Блюстоунов начали падать среди соломы. Внутри было темно.
Это не настоящее. Нона подошла к входу. Что-то будет по-другому. Что-то будет неправильно. В каждой сцене до сих пор кто-то был не на своем месте, какая-то деталь была изменена. Это был ключ, загадка. Тем или иным образом. Она вошла, собравшись с духом, закутавшись в свою безмятежность, как в шаль. Это не настоящее.
Через мгновение глаза Ноны приспособились к темноте. Горела единственная свеча, проливая воск там, где упала — у двери в мастерскую матери, в которой та плела тростник. Мать Ноны лежала, растянувшись, одна рука тянулась к выходу, ее пальцы почти касались носков башмаков Ноны. Губительная рана вскрыла ее спину, кровь собралась вокруг нее, пляшущее пламя свечи отражалось в свежей луже крови. И, несмотря на все ее внутренние протесты, из груди Ноны вырвались рыдания и крик боли. Щеки онемели, и она упала на колени, горячие слезы брызнули из глаз при ударе о плотно утрамбованную землю. Безмятежность Ноны пошатнулось. Она стояла на четвереньках, прерывисто дыша. Ее мать лежала мертвая. Ее мать. Не важно, что произошло между ними, за этими отрицаниями всегда скрывались узы любви. Вспомнились нежные времена, разделенные улыбки, смех, объятия. Узы, которые образовывали ветвь великого древа Предка, узы человеческой цепи, тянущейся через эоны назад к единственному стержневому корню арбората.
Нона, оттолкнув боль, поднялась на колени. Это было испытание. Это была ловушка. Она вытерла глаза, ища свой центр.
— Где-то, оно должно быть где-то здесь. — Она встала и огляделась. Что-то должно быть не так. Что-то не на месте? Транс безмятежности защищал ее от горя, но ее глаза продолжали возвращаться к телу матери, маленькому и сломанному.
