Правление не состоялось.
Ямин запряг лошадь, чтобы отвезти председателя домой.
- Мне туда путь заказан, – замотал головой Науменко.
«Час от часу не легче», – вздохнул Гордей и повёз его к себе.
Затемно расходились правленцы.
С озера Пустынного, из-за Одины, наскакивал ветер, словно брал разбег, чтобы сдвинуть круглую ковригу луны. Она насмешливо поглядывала вниз на суету сует, желтея тугим зобастым ликом. Изредка падали звёзды.
- Шалит боженька, блох за воротник кладёт, – сказал Евтропий. Ему было с Сазоновым по пути. – А блохи-то золотые... Люди увидят – подберут. Ему и потеха...
- Вы верите в бога? – спросил Сазонов.
- Без штанов бегал – верил. А теперь и без него много путаницы.
- А я и в детстве не верил... Зато мать молитв не жалела... Ну и вымолила себе милость – помереть под забором... За одно это я бы трижды его распнул...
- В кого же теперь верить?
- В человека. Это всего верней...
- Человеки-то разные бывают... Добрые и злые.
- Верх возьмут добрые... Это неизбежно!
- Тяжёлая она, доброта-то! Наверху её не удержишь... Выпустишь – опять зло останется.
- Держать крепче надо.
- Легко сказать...
- Боитесь?
- Не то чтобы боюсь, а сомневаюсь.
- Я и сам не всё на слово принимаю... Но путь наш верный, Евтропий Маркович! Да и другого ещё никто не указал.
«Проговорился! – удивился про себя Евтропий. – Устал, видно». У него защемило внутри от жалости к этому светлому, непристроенному человеку. Уживчивый, лёгкий на слово, но скрытный, он вдруг приоткрыл краешек своей души, в которой затаилась бесслёзная, сухая до хруста на зубах грусть. Душа его, как и узкий прищур глаз, распахивалась редко...
- Мудришь ты шибко, Варлам Семёнович! Живи, как все!
- А все мудрят... Никто просто не живёт. Одни только подлецы всё упрощают...
- Ну, не знаю.
Снег холодно и резко скрипел.
Мороз рвал за уши, щипал за щёки.
Луна медленно взбиралась наверх.
Вот уж который вечер Пермин сидит у Бурдакова, убеждая его подойти к Ямину и помириться.
- Не пойду! – бухает Илья и трясёт косматущей головой. – Хоть режь – не пойду.
- А по другим делам хаживал! – сердится Сидор и ядовито улыбается. – Помнишь, как в амбарах шарились?
- Ты хоть золу-то не вороши!
- Как скирду поджигал, помнишь? – глубже впивает жало Пермин.
- Злыдень ты, право, злыдень! – гневно вздыхает Илья, но и гнев в нём глух, придавлен.
- Ежели по совести говорить, я тоже причастен. Но я повинился. Теперь твой черёд.
- Я перед им от стыда сгорю! Да и ни к чему это. Мне уж недолго осталось. Давно бы загнулся, кабы не детишки.
