- Это само собой, – не зная, с чего начать разговор, играл желваками Пермин. – Да разве в этом закорюка? Он же, сукин сын, на всё правление пятно посадил!
- Остатнюю совесть вином залил, – вставила Фёкла.
Сазонов выстукивал козонками пальцев по краешку стола какой-то марш. Веки медленно шевелились вверх-вниз, вверх-вниз.
- Твоё мнение какое, Гордей? – спросил Пермин.
- Нет у меня мнения. Я не правленец...
- Тебя по-людски спрашивают, дак мирошкой не прикидывайся!
- Довольно! – поднялся Сазонов. В нужные минуты голос его твердел. Пройдясь из угла в угол, остановился против Науменко.
- Как же это вы, Григорий Иванович?
- Тяжко! – Науменко зажал в ладонях опухшее, страшное лицо. – Тяжко!
- У каждого из нас свои заботы, свои печали... – тихо говорил Сазонов. – Что ж теперь – всем запивать? Коммунисты мы... Нельзя нам раскисать! Никак нельзя!
- Судите! Один конец! – выдавил Науменко. Если бы он способен был примечать, то увидел бы на холодном, строгом лице Сазонова неожиданное сочувствие.
- Вон сколь горя Афанаске доставил! Как над дитёнком скорбит! – указал за окно Евтропий.
Правленцы подошли к окну. Афанасея что-то наговаривала коню. Он печально моргал затёкшими кровью глазами, осев на передок. Его выпрягли поддерживая с боков, повели к конюшне.
- Гляди и казнись, Григорий! – сурово сказал Пермин. В эту минут он ощутил вдруг, что слова его стали весомее и что говорит он не своё личное, как делал до сих пор, а нечто более значительное, и ему стало и страшно, и хорошо. Пожалев Науменко, он решил в уме, что жалость тут неуместна и что, как сказал Сазонов, председателю надо помочь. Он ещё не знал, как и чем поможет, но верил, что сумеет это сделать. – Теперь ты знаешь себе цену... Гляди и казнись, – повторил он.
Гирями придавливали взгляды правленцев. Науменко навис над полом изломанным треугольником спины, лишь чудом держась на краешке табурета.
- Выйдите пока, – давая ему передышку, сказал Сазонов. – Понадобитесь, вызовем.
Постаревший, жалкий, с испитым, серым лицом, Науменко медленно вышел, едва волоча ноги в потускневших хромовых сапогах.
- Не круто? – спросил Евтропий. – Сломаться может...
- Не кисейная барышня...
За дверью загремело.
Науменко изменили силы. Неосторожно ступив, он покатился вниз, стучась головой о ступени.
- Ой, батюшки! – вскрикнула Агнея, пропихиваясь в правление. – Убился!
Около разбившегося в кровь Науменко хлопотали колхозники.
- Снесите наверх! – велел Пермин. – Воды, Агнея!
