- Скотину поить? – вкрадчиво спросил.
- Обзавёлся на свою голову, теперь знай разворачивайся...
- То, я слышу, овцы кричат... купил, что ли?
- Давно уж. Ты разве не знал?
- Я в чужих притонах не шарюсь. Хороши овцы-то?
- Чего там? Мелкота.
- Покажи-ка. Может, и я штук пяток куплю. Сейчас корму нет.
- Погляди, погляди.
- Они, – заглянув в закут, узнал Евтропий. – Ну вот что, сосед. Гони обратно! Овцы-то колхозные...
- Ты в своём уме? – замахал руками старик. – С какой, слышь, стати чужие овцы в моём пригоне окажутся? Мои это, бог свят, мои.
- Бога ты не боишься...
- Я перед ним не грешен.
- Видать не слышит твой бог, как ты в глаза мне врёшь. Может, сельсовет скорей услышит... Да что я тебе ишо хотел сказать? Ага... Вдругорядь красть будешь – следов не оставляй. А то прямо к дому ведут.
Старик понял, что запираться бессмысленно, и миролюбиво предложил:
- Давай, слышь, делиться! Но чтоб по-божески: две тебе, три мне.
- Я ведь сказал: овцы колхозные...
- Не шебарши, Тропушко! К рукам льнёт – бери. А колхоз от этого не обедняет.
- Выгоняй!
- А ты не ори, слышь! Теперь кто докажет, что мы не в сговоре! Евтропий коротко тюкнул старика по длинному носу, дёрнул другой рукой за полушубок, с которого посыпались пуговицы.
Ворон рванулся и, не дожидаясь, что будет дальше, пустился наутёк. За ним оставался кровяной следок и надрывной вопль: «Уби-ва-аают!».
Из конуры выскочила ростиком в рукавичку собачка и цапнула Евтропия за штанину.
Открыв ворота, Евтропий выпустил овец и собрался было пойти в Совет, чтобы признаться в содеянном, но передумал.
Вторую неделю Гордей работал один: Прокопий был на курсах. В углу, на скамеечке, прикорнул старик Сундарёв. Он лукаво жмурился, поглядывая на задумавшегося кузнеца.
Уголь, трепыхая синими язычками, не разгорался. В руках, словно после изнурительной болезни, затаилась неуверенность. По привычке раскачивая мехи, кузнец, не мигая, глядел в горно и даже не заметил, когда Логин раскинул на порожке свою холстинку. Ему отчаянно моргал из угла посмеивающийся дед Семён.
- Пасмурь тебя одолевает, – заметил он, отвлекая внимание кузнеца. – А ты ей не поддавайся. Смехом разгоняй.
- И рад бы, да не выходит, – пробормотал Гордей, вынимая из огня поковку[6]. Ощутив в руках привычную тяжесть металла, ожил. Мышцы развеселились. В два голоса заговорили кувалда и наковальня. Между ними рождалось новое творение рук человеческих.
Логин лихорадочно спешил. Быстрые бледные руки метались по холсту, оставляя на нём оскольчатые мазки, спешили угнаться за кузнецом.
