«Совсем раскис! – доставая кисет, усмехнулся Науменко. Над ним мерно затукал дятел. – Вот это дровосек!»
Тук-тук-тук-тук-тук-тук – неслось сверху.
- Перекури! – крикнул Науменко. Птица недоумённо уставилась на него. – Не узнала? Я Науменко, здешний председатель...
Дятел вспорхнул и, перелетев на другую берёзу, вновь принялся за работу.
- Устыдил! – рассмеялся Науменко, берясь за топор.
К полудню он возвращался в село, шагая позади тяжело гружёного воза.
- Добр сырничок! – встретив его у своих ворот, похвалил дед Семён. – Мне бы вот край съездить надо, да завязнуть боюсь...
- Открывай ворота! – велел Науменко, вдруг позабыв, что дома тоже нет дров.
- За каким лешим?
- В гости заверну.
- В гости можно, токо угощать нечем. – Заехав во двор, развязал верёвку и, столкнув с дровней берёзы, уложил их у предамбарья.
- Ты в своём уме, Григорий? – заволновался Семён Саввич. – Чем расплачиваться буду?
- Как-нибудь сочтёмся, – отдыхиваясь, сказал Науменко. Помедлив, усмешливо спросил: – В колхоз не надумал?
- Агитировать пришёл? Сырничком покупаешь?
- Была такая задумка.
- Грузи обратно! – разозлился старик. – Ишь ведь как подкатил! Шустёр, окаянный!
Дед Семён одним из первых вступил в колхоз, приведя свою единственную лошадёнку. То ли от старости, то ли от недогляда кобылка окочурилась, и Афанасея свезла её на конское кладбище, в тот же день огорошив старика этой вестью.
- Выписывай из колхоза! – взбеленился дед Семён. – Ноги моей больше тут не будет!
- Да у тебя её и так не было, – намекнул Пермин на деревяшку, подвязанную к левому колену старика.
- Выписывай, аспид!
До этого, несмотря на свои сто лет, он ещё сторожил на скотном дворе и дежурил на каланче, помогая Евтропию. Теперь, кровно обиженный колхозом, больше на дежурство не выходил. Его заменил Митя Прошихин.
Науменко не раз зазывал старика в колхоз, незлобиво посмеиваясь над его неостывающим гневом. Впрочем, Кате, внучке своей, Семён Саввич не воспрещал работать на ферме и втайне гордился, когда Пермин в праздничном докладе назвал её ударницей, оговорившись: «Она хоть и внучка единоличника, а иным-прочим стоило бы поучиться у Катюхи!».
Дед сидел в переднем ряду и, пряча довольную улыбку, бухтел Дугину:
- Ситько-то, сукин сын! Катюньку до небес превозносит. А кобылу мою всё одно уморил!..
- Да твоей кобыле давно срок вышел! – усмехнулся Дугин.
- Это тебе вышел, чичимора гундявая! Не колхоз бы, она ишо лет десять бегала у меня.
- Могло быть, могло быть, – уступчиво согласился Дугин, посмеиваясь в бороду. – А ты не держи обиды! Теперь, поди, Егорий-храбрый приспособил её для себя. Удостоилась соловая! Так что смири гордынюшку-то!
