Ну, вот я и на месте. Это почти как родной дом, только в нём можно ещё и курить. Поеденным ковром стелился на полу тусклый, в разбитое слуховое окно заливались дождевые капли, поливая гнилые доски. На бледных лучах летала пыль, с потолка свисала паутина. Я достал из тайника в кирпичике общую зажигалку и резко чиркнул колёсиком.
С третьего раза появилось крохотное ровное пламя, сигарета машинально появилась у меня в зубах. Первая смачная затяжка отправилась в лёгкие, обитель приняла меня в свои объятия и закружила в пыльном вальсе.
Горький табак, почти пепельный на вкус, смоляным пятном разлился у меня на языке, затем – камнем упал в грудь. Самое отвратительная вещь, что я курил в жизни, однако, это было хоть что-то. Я выдохнул в разбитое окошко струйку белого дыма и затянулся снова.
Если приглядеться, то на подоконнике можно увидеть послания, оставленные предыдущими поколениями, в основном, матом, конечно. Иногда попадались строчки поэтов, английские, французские, испанские, даже греческие и русские, кто бы мог подумать. Некоторые послания стёрлись от времени, но вот это…
Мы в цирке, ты и я – смотри,
Два клоуна арены цирка
Ты, белый, сопли подотри
Весь в слезы с мокрою ширинкой.
Я помогу тебе подняться, друг,
И тотчас же огрею палкой,
И смех, и слезы, и испуг
В нашей словесной перепалке
Зритель смеется, все – экстаз
Катарсис, место преступленья
И место действия – матрас,
Готовься к присовокупленью
Достану из своих штанин,
Со смехом плюну на ладошки,
Всажу свой дьявольский аршин,
Он не пятнадцать, он побольше.
Зритель смеется, все – успех
Конферансье кричит: довольно
Лишь только ты орешь, что грех,
Но ты же любишь жить прикольно.
Странно, чем новее были заметки, тем мудрее они становились. Например, про розы и паровозы было не очень красиво, но зато душевно, и запись была довольно затёртая. Меня всегда интересовало, как только ребята проносят ножи и зажигалки? Может быть, их не обыскивают, как нас, или у них есть деньги на взятки, хотя, скорее всего, и так, и так, досконально мне не будет известно.
В прочим, всё это пустяки, вот вид из окна – другое дело, он меня радовал гораздо больше. Окошко выходило на улицу, как раз на тротуар, а по нему, внизу, часто бродили суицидальные офисные клерки. С каждым годом их становиться все меньше и меньше.
Вот и сейчас люди с обвисшими животами в костюмах уныло шагали по лужам в стёртых ботинках. Ни дождь, ни снег, ни град, ни камнепад не могли стереть с их лиц тупую тоску. Не скрою, я был рад стоять здесь и знать, что я – не они. Я тут, с сигаретой, стою и курю, а меня никто не видит.
