Ряды домой на Изморной напоминали сельский частокол. Неодинаковые по этажности, но однообразно темные и облупленные. Тридцать лет назад, когда в Ильфесе бушевала эпидемия западной пагуби, именно на Изморной, в наспех возведенных бараках, впоследствии ставших домами, словно крабы в тесном ведре жили зараженные. Семьями их заколачивали в своих домах, а сточные канавы полнились трупами. Здесь же копали траншеи для умерших и заливали раствором извести, словно на руднике Белого Древа. Сейчас об этом напоминали только заколоченные кое-где ставни и белые следы на стенах, складывающиеся в слова и цифры. Малопонятные артефакты тридцатилетней давности. Эпидемия давно отбушевала, траншеи заложили брусчаткой, опустевшие комнаты вычистили для новых жильцов, а вместо засыпанных трупами сточных канав прорыли новые, широкие и глубокие настолько, что через них перекинули узкие кованые мостки. Только народ не стремился селиться на Изморной. Память об эпидемии переросла в суеверный страх перед неуспокоенными духами, а священник так и не вернулся в маленькую часовенку Благодати.
Асавин увидел коляску у одного из широких мостков. Пассажирская скамья опустела, а извозчик сгорбился на козлах, считая монеты.
– Простите великодушно, – издалека окликнул Асавин, боясь спугнуть возничего, – не каждый день здесь увидишь повозку из Певчих. Какими судьбами на Изморной?
Тот вздрогнул, пряча мешочек за пазуху, окатил Асавина взглядом от носков запыленных сапог до лучезарно улыбающейся физиономии с дружелюбным прищуром, и немного расслабился.
– Знамо че, – ответил он. – Дамочку подвозил, наверное, из вашенских.
– Дамочку? – притворно удивился Асавин, облокотившись на подножку коляски. – Да ладно вам? Я б знал, живи тут дамочки.
– Ну мож не из ваших. По правде сказать, она не к вам пошла, а куда-то туда… – и он рассеянно махнул на мосток, всем видом показывая, что хотел бы остаться в одиночестве.
– Не буду вас задерживать, – наигранно спохватился блондин.
Обогнув коляску, он шагнул на мосток, от которого петляла узкая дорожка, спускающаяся к темному массиву Угольного порта. На первом перекрестке Асавин надел перстень со стеклом и расшнуровал ворот рубашки. Куда могла пойти Уна? Множество вариантов. Прибрежная Аллея, выходящая на пристань Угольного порта, длинная, словно козлиная кишка, пристанище контрабандистов и пиратов. Черный, или, как его называли местные, Ловчий рынок, где скупали и продавали запрещенку и обстряпывали дела мелкие банды. Харчевни, игорные дома и бордели самой плачевной конструкции, служащие прикрытием бандам покрупней. Она могла пойти в любую сторону, зайти в любую дверь. Это ведь Угольный порт, здесь за каждым углом кроется какая-нибудь грязь. Асавин прислонился к закопченной стене. Потерял… Оставалась надежда на то, что Уна выделялась из обычной толпы угольных, больно чистая одежда и симпатичная мордашка. Такая где угодно привлечет внимание.
