- Фамилия этого летчика была Строев. То, о чем вы сейчас рассказали, я тоже слышал. Но я знаю и другое. Он был испытателем. Научил летать многие боевые машины. Несколько раз погибал и всякий раз оставался в живых, потому что мужеством он обладал и еще талантом истинного летчика. Кроме того...
- Я слышал о Строеве, - перебил его летчик. - Об испытателе Строеве я много хорошего слышал. Только вот не думал, что это с он такое выкинул.
- Подождите, - указал Павел. - Это не все... - Он на секунду запнулся, соображая, стоит ли продолжать, но тут же решил, что стоит.
- Вы, должно быть, помните, как несколько лет назад среди торосов и трещин Берингова моря сел тяжелый самолет? Сел, чтобы подобрать пассажиров с потерпевшего аварию ИЛ-14... Ну да, тот самый случай. Вертолета или "Аннушки", или вообще чего-нибудь менее громоздкого поблизости не было, а счет шел на минуты. Когда машина, подобрав людей, была уже в воздухе, лед, на который они садились, треснул... Так вот, это летчик Строев. И возможно, ему за это тоже было внушение... А что касается Большого театра - не знаю. В конце концов, на Внуковском аэродроме куда легче, на льдине.
- Уж это точно, - сказал пилот. - Только откуда вам все это известно?
- Сын Строева был нашим другом. прошлом году он тоже пытался посадить машину в очень трудных условиях. В почти надежных условиях. Но не смог. И вот... теперь его нет.
- "Аннушка"? - спросил пилот.
- "Аннушка".
- На Зеленой косе?
- Там...
- Тесен мир. Я и не знал, что это молодой Строев. Погиб он геройски. М-да... А я вот свое отлетал. Цветы теперь разводить буду. Или еще что-нибудь. Дочку замуж отдаю... Он допил пиво, поднялся. Его собеседник тоже встал.
- Ну, счастливой дороги, - сказал пилот. - Приятно было поговорить. - И посмотрел на Павла. Потом на Олега. - Приятно было поговорить, - повторил он. - Только на лед в Беринговом море садился не летчик Строев. Там сел мой старый товарищ. Но пусть будет так, как вы говорите. В конце концов, право на легенду надо заработать. Это трудное право.
Они направились к выходу. У самой двери пилот остановился, пошарил в карманах, потом подошел к музыкальному ящику и сунул в прорезь монету. Ящик заиграл полонез Огинского. Пилот постоял минуту, поднял в знак прощания руку и вышел.
Венька тоже любил этот полонез. И злился, когда его называли сентиментальным. "Просто мы очень любим рядиться в тогу эдакого рационализма, - говорил он, - и если, не дай бог, человеку взгрустнется от музыки или от картин Левитана, то он сам страшно пугается, потому в наш век, видите ли, некоторые считают признаком недостаточно сильного характера.
