Пыль в глазах, или просто зола
Пронеслась, отоснилась, ушла,
Отожгла… И довольно. *40
В ту ночь меня спас только мой алкоголизм. Вернувшись в гостиницу, я понял, что в номере я не усижу. В рюкзаке лежала бутылка моего испытанного друга, «Старого Кенигсберга». Я схватил её и вышел в тёплую апрельскую ночь. На Пушкинской набережной я нашёл скамейку аккурат напротив Воскресенского собора и древней крепости. Была уже половина первого, свет в домишках не горел, вокруг не было ни души. Зато над головой у меня искрилось безоблачное звёздное небо. И кто знает, может быть где-то там приключения, которые у нас называются жизнью, повторяются под тем же небом, но с другой судьбой. Может быть, всё, что здесь тяжело там – легко. Всё, что здесь мрачно, там – светло и радостно.
У меня подкатил комок к горлу, я открыл бутылку и стал тупо пить коньяк маленькими глотками. Глоток – сигарета. Сигарета – взгляд на часы за 45 тысяч евро. Потом звёзды. Потом снова глоток. Снова сигарета… И ни одной мысли. Пошли, мысли, прочь!
Так я досидел до четырёх часов, основательно набрался, выбросил пустую бутылку в урну и поплёлся по зигзагу в гостиницу. В номере я, не раздеваясь, рухнул на кровать и проспал до восьми.
Автобус мой уходил половину десятого. Я быстро собрался и пошёл прощаться с бедным моим Львёнком.
Слава Богу, никого в кафе не было. Львёнок был невыспанный и заплаканный. Какой там к чёрту кофе! Маринка налила мне полный стакан рома:
– Вот, за счёт заведения.
Она смотрела на меня и пыталась понять. Только понять всё это по-детски устроенным сознанием сложно. Ребёнку, чистому и неиспорченному, наш взрослый мир – задача непосильная. И она спросила меня:
– Дядь Юр, вот ты скажи мне, глупой, это ты такой жестокий или это жизнь так жестоко устроена?
То ли от того, что я уже допил ром, то ли это был уже перебор, но я заистерил. Когда у меня истерика, я смеюсь. И смех у меня, как у фельдфебеля Рольфа Штайнера, когда он увидел, что гауптман Штрански не умеет перезаряжать пистолет-пулемёт.
– Детка, милая ты моя, ну что ты знаешь о жестокости?
Я перестал смеяться и встал. Львёнок тоже встал и подошёл ко мне. Я обнял её и стал гладить по голове, как маленькую.
– Дай тебе Бог, моё солнышко, чтобы ты до конца не поняла, насколько жестокая штука жизнь.
Львёнок плакал. Она и плакала, как маленькая.
– Дядь Юр, ну не уезжай! Мы же с Галкой тебя так любим!
Я поцеловал её в мокрые щёки и ещё раз погладил по голове. Сказать мне было нечего, и я просто ушёл.
