Ну, за тысячу восемьсот, так за тысячу восемьсот. Всё равно от пятизвёздочного отеля «Русь» после просмотра фотографий на сайте трудно ожидать хорошего. Впрочем, я до крайности неприхотлив, да и еду работать, а не отдыхать.
Стартовать я должен был в понедельник с утречка на прямом автобусе до Кашина, идущем от «Северных ворот». Заканчивалась первая декада апреля. Вроде бы и зима была по-настоящему снежная и холодная впервые за несколько лет. Но солнышко этой весной было похоже на озорную рыжую девчонку. Оно так втопило в последних числах марта, что снег даже не растаял, а просто испарился. Он ещё держался в тени и на склонах, но это были последние очаги сопротивления. Вскрылись ото льда речушки, и наступило время апрельского колдовства, самая лучшая часть весны. В воскресенье солнце устроило на небе настоящий рейв, и собирался я в поездку с отличным настроением. Несмотря на все усилия верных большевиков-ленинцев, изуродовать Кашин до конца им всё же не удалось, а апрельское солнце всё делает сверкающим и романтичным. Я нисколько не сомневался, что это относится и к окрестностям речки Кашинки. Если посмотреть на причудливые изгибы реки с высоты птичьего полёта, становится понятным, почему Кашин называют затерянным городом Русского Сердца.
……….
Понедельник – день тяжёлый, особенно по утрам. Пока я курил на автовокзале в ожидании автобуса, задул пронизывающий холодом северо-восточный ветер, набежали снеговые тучи, в воздухе закружились перья из перины Старухи Зимы. Я залез в автобус, пригрелся у окна и задремал. Проснулся я уже в районе Запрудни. Погода снова была яркой и солнечной, слева поблескивал только что освободившийся ото льда канал имени Москвы. По обе стороны от Дмитровского шоссе тянулся смешанный лес. Каждое дерево тянуло ветви к тёплым лучам и хотело захватить их как можно больше, чтобы уже согретым явиться на бал апрельского колдовства.
Такая славная была весна за окнами автобуса, что вспомнился мне Иван Карамазов. «Я спрашивал себя много раз: есть ли в мире такое отчаянье, чтобы победило во мне эту исступлённую и неприличную, может быть, жажду жизни, и решил, кажется, что нет такого… Эту жажду жизни иные чахоточные сопляки-моралисты называют часто подлою, особенно поэты. Черта-то она отчасти карамазовская, это правда, жажда-то эта жизни, несмотря ни на что, но почему ж она подлая? Жить хочется, и я живу хотя бы и вопреки логике. Пусть я не верю в порядок вещей, но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорог иной человек, которого иной раз, поверишь ли, не знаешь за что и любишь, дорог иной подвиг человеческий, в который давно уже, может быть, перестал и верить, а всё-таки по старой памяти чтишь его сердцем». *29
