Но ответом ему послужило лишь отражение собственного голоса. Двери всё так же смотрели на него мёртвой пустотой той темноты, что просачивалась через узкие приоткрытые щели. Они будто нашёптывали ему колыбельную одинокой смерти, и бесчисленное их множество, простирающееся вдоль стен пустого коридора, давило на сознание своей численностью и тягучей тишиной, пока из приоткрытых дверей на него глядели пустые глаза мертвецов. И глядели с ненавистью, пропитавшейся в чувствах полной несправедливости. Глаза эти не показывались, Женя не мог их увидеть, не мог разглядеть наполненные кровью и обозлённые зрачки, но он их чувствовал и ощущал их взгляд на себе так же ясно, как и взгляд того светлячка, что подлетел к нему в тенях переулка. Они смотрели на него, и с каждой секундой, проведённой в давящих стенах этого коридора, Женя становился всё более уверенным в том, что сойдёт с ума, если тут же не уберётся отсюда.
Он рванул с места, и во всей больнице, в каждом её затихшем уголке чётко отдавались его ускоряющиеся шаги. Сотни шепчущих глаз смотрели ему в спину, и лишь стучащая в висках кровь не позволяла им пробраться в его голову. Они желали его. Жаждали видеть его в строю незаслуженно покинувших этот мир и наносили удары по защищающемуся мозгу. Их ненависть и горесть впитались в навечно застывший воздух, и пока Женя нёсся сквозь полутёмный тоннель, тягучий запах смерти затягивался в его лёгкие, наполняя собой разбухающие альвеолы.
Оказывается, смерть пахнет больницей.
Женя выбежал из коридора и рефлекторно свернул налево, к ведущей вниз лестнице. Держась за перила и неуклюже перепрыгивая сразу несколько ступенек, он добрался до первого этажа и прислонился к стене, чувствуя нарастающую боль в ногах и собственное тяжёлое дыхание. Его голова начала слабо пульсировать, и вновь больной затылок напомнил о себе застилающим мир гудением. Действительность снова утратила свои краски и стала бледнеть на фоне сгущающихся чёрных точек. Они танцевали в медленном вальсе скрепившихся пар, всё сближаясь и сближаясь друг с другом, окуная мир в непроглядную тьму.
Женя ударил себя по здоровой щеке, и мир снова обрёл былую яркость.
И первое бросилось в глаза то, что было сейчас превыше всего – кувшин с кристально чистой водой, стоящий на опустевшем сестринском посту. Он подошёл к нему, всё ещё окружённый молчаливым одиночеством, и, не обратив внимания на стоящую рядом кружку, взял кувшин и начал пить прямо из него. Холодная вода нещадно обжигала горло, но он продолжал пить и наслаждаться прелестным вкусом этого, казалось бы, обычного сокровища, дарованного людям природой – вкусом прохладной воды. Она стекала на его грудь и бинты, оставляя на них тёмные пятна. Смачивала его сухие губы и приносила жизнь бьющемуся сердцу, потухающему сознанию. Вода сейчас казалась ему лучшей наградой, и ценность её сейчас была на самой вершине всех приоритетов.
