— Слышал, Рахматулин? — усмехнулся Вольф. — Возможно, для тебя это будет откровением, но не все в этом мире продается и покупается.
— В корне с тобой не согласен, Волк. У всего есть цена. Главное только правильно ее назвать.
Ильяс поднялся. Окинул меня взглядом темных глаз, под которым я почувствовала себя голой. Впрочем, почти так оно и было — я до сих пор стояла в полотенце.
— Спасибо за радушный прием, Волк. А тебе спасибо за стриптиз… Ульяна. У тебя классно получилось. Естественно. Обязательно увидимся еще. Будь здоров, волчара. И внимателен.
Но, судя по глазам, Ильяс скорее пожелал бы Вольфу долгой и мучительной смерти.
Когда Ильяс удалился, мне показалось, что напряжение спало. Во всяком случае, Вольф перестал смотреть, как волк, готовый насмерть загрызть врага.
Я никогда не была особо любопытной, не совала нос не в свои дела. Но поневоле мне стало интересно.
Почему эти двое терпеть не могут друг друга? Вернее, не так. Не просто терпеть не могут — ненавидят! И то, что они так спокойно разговаривают между собой, лишь сильнее это подчеркивает. Лишь ярче высвечивает самую настоящую убийственную ненависть.
— Этот Ильяс… Кто он такой?
Я чувствовала, что ответа на свой вопрос не получу. Но удержаться от него не могла.
— Мы вместе выросли, — отозвался Вольф. — Почти что мой названный брат.
Абсолютно без каких-либо эмоций.
— Для брата он не выглядел особо дружелюбным, — пробормотала я.
Обращалась я не к нему. Просто мысль вслух.
— Со мной — да. В отличие от тебя.
Его взгляд снова стал физически, ощутимо тяжелым. Я думала, что атмосфера хоть немного разрядилась, но, кажется, я сильно ошибалась.
— Я бы так не сказала! — выпалила я. — Ваш брат назвал меня продажной девушкой! Причем не один раз!
— Поверь, для такого подонка, как он, Ильяс удивительно хорошо о тебе отозвался, Ульяна.
Я нахмурилась, и вдруг поймала себя на мысли, что в устах этого жесткого человека мое имя прозвучало неожиданно мягко и напевно. Как музыка.
Меня редко кто называл полным именем. Вернее, вообще никто. Всё Улька да Улька. Глеб в последнее время называл Улиточкой вместо Бэби. Он вообще мастер придумывать прозвища. Мне страшно это нравилось — казалось таким оригинальным и милым.
Но сейчас вспоминать про Улиточку почему-то было противно.
Вольф откинулся в кресле, не сводя с меня пристального взгляда. И тут я некстати вспомнила, что стою в дверях босиком и замотанная в черное полотенце. Конечно, оно было очень большим и мягким, но под ним на мне ничего не было.
