— Почему ты до сих пор молчал? — мне важно это знать.
— Хотел до конца понять, что ты за человек. Признаешься сам, или так и будешь прятаться за чувствами покалеченной физически, духовно и нравственно девчонки!
— Я не прятался…
— А что ты делал?
— Я не знаю… Я… думал! Думал, как выгрести из этого дерьма!
— То есть, о себе думал?
— Не о себе… точно не о себе. Я не насиловал её. Это был просто жёсткий секс…
— Лучше заткнись, Эштон! — внезапно шипит он. — Лучше заткнись, или я подумаю, что тебе нужны уроки того, как следует обходиться с женщинами в постели! — в его голосе появляется сарказм. — Или, может, тебе правда это нужно? Может быть, ты хочешь, чтобы я популярно, как отец сыну объяснил тебе, что следует делать с девушкой, согласившейся переспать с тобой?
— Нет, не нужно. Но я не насиловал её…
— Чёрт возьми, Эштон! — он, наконец, теряет самообладание. — У меня их были сотни… сотни! И ни одна из них не ушла из моей постели хотя бы с одним синяком!
— Да, я знаю. Наслышан!
О нём до сих пор ходят легенды, но ещё больше загадочности его образ получил с тех пор, как он стал спать только со своей женой. Теперь женщины произносят его имя почти с мистическим придыханием, будто мой отец не обычный человек из плоти и крови, а древнегреческий недостижимый для простых смертных Бог. Собственно, он и для меня именно им и являлся все последние годы… Да почему последние?! Всю мою жизнь!
— У неё всё тело было в синяках! Голова разбита!
— Она упала… — пытаюсь встрять, но так тихо, что сам себя едва слышу.
— На неё ещё неделю после твоих «ласк» без слёз и взглянуть было невозможно!
Отец резко опрокидывает содержимое бокала себе в горло, закрывает глаза, скривившись, затем подводит итог:
— Мой сын изнасиловал мою дочь!
— Я не насиловал её… — тут же отзываюсь.
Не знаю почему, но почему-то, по какой-то неясной причине ощущаю острую потребность оправдываться. Нет, не так — хоть немного очиститься в ЕГО глазах. Чувствую себя первоклассником, но снова и снова повторяю:
— Я НЕ НАСИЛОВАЛ ЕЁ!
— А что ты делал? — совершенно спокойно спрашивает он, заглядывая в мои глаза.
— Воспитывал!
— Что?! — на этот раз, кажется, мне удалось пошатнуть его знаменитую выдержку.
— Это было лекарство от затяжной хвори, — мне удалось, наконец, выразить свою мысль.
Отец резко дёрнулся и, прежде чем я успел сообразить, что именно он собирается сделать, нанёс мне только два метких удара: в лицо и живот.
На мгновение свет померк для меня, Земной шар остановился, но не для того, чтобы дать возможность перевести дух, пережить острую физическую боль, а для того, чтобы я чётче услышал отцовское послание:
