Валерия ничего не говорит, отдаёт мне стакан с сердечком и молча входит в больничную комнату.
— Алекс… — тихо зовёт, — Алекс, твой кофе.
Он медленно поднимается, берёт из её рук стакан, на мгновение застывает, словно пытается окончательно проснуться, затем совершает одно резкое движение — и вот уже его щека прижата к животу жены, он обнимает её обеими руками, с силой вдавливая в себя… И она гладит его по голове, зарывает свои пальцы в его волосы, делая это с такой медлительной нежностью, что он стонет…
— А твой кофе где? — внезапно спрашивает её.
— Выпила, — отвечает она просто.
Его глаза замечают меня, и выражение лица из мягкого трансформируется в железную, жестокую маску.
— Выпила, говоришь…
Я уже понял, что они оба ВСЁ знают.
Отец спокойно возвращает жене свой кофе, поднимается, снимает со спинки Софьиной кровати пиджак, и я поднимаюсь тоже — кажется, время для разговора, наконец, явилось за мной.
— Через час в офисе, в моём кабинете — просто сообщает.
В его кабинете ни один из нас не включает свет — нет надобности, огни города достаточно освещают наполовину прозрачное помещение — это одно из самых впечатляющих мест, какие я видел в своей жизни.
Отец открывает спрятанный в одной из чёрных панелей стены бар, достаёт бутылку какого-то алкоголя и два низких бокала.
— Зачем ты это сделал? — я давно уже жду этот вопрос.
— Как ты узнал?
— Как я узнал?! — только в этот момент он позволяет своему взгляду встретиться с моим. — Эштон, я никогда не считал тебя идиотом, и, кажется, не давал и тебе повода считать им себя!
— Как ты узнал? — повторяю свой вопрос, и, честно говоря, не понимаю сам, откуда во мне взялась агрессия по отношению к нему.
— Хочешь знать, была ли это Софья?
— Нет. Хочу понять, как давно ты знаешь.
Он морщит лоб и смеётся, однако невесело. Это, скорее, обиженный смех, чем весёлый.
— Соня молчала, молчит и будет молчать. И это и есть ответ на твой вопрос.
Я смотрю в его глаза, пытаясь хотя бы в них найти ответы, потому что слова этого человека не способны внести ясность в мои вот уже три месяца спутанные мысли.
Он видит это и разъясняет мне, как пятилетнему ребёнку:
— Как думаешь, много ли наберётся в жизни моей дочери парней, которых бы она с таким остервенением покрывала? Даже учитывая всю вопиющую грязь и жестокость случившегося по отношению к ней? Правильно, Эштон! Есть только один такой человек, и это — ты! Я уже молчу о своей службе безопасности, которая спустя сутки подтвердила мне это!
