Ильич сразу утих, взволновано затрепетал.
— Ну, прости, брат, погорячился, это же шутка была… Викторин, я тебе верю. Да и сам все понимаю. Ну, хочешь, давай… Поедем пораньше завтра. Заедем в какой-нибудь магазин, все равно на Политбюро ехать.
— Вот это другое дело, а то взялся за партию горло рвать, — обрадовался Викторин
— А знаешь, Витя… все забываю тебя спросить… Ты в партии нашей состоишь?.. Нет? Или…»
Продовольственный магазин номер пятьдесят четыре, который звали в народе «Три ступеньки» располагался на пересечении улицы Мытной и Хавской. Это был обычный магазин, каких много в городе-герое Москве. Но для рыжего, худого, повидавшего всякого в жизни кота Василия, этот магазин был дом родной, в котором после долгих мытарств и скитаний он наконец прижился. Надо признать, правда, не без помощи сторожа магазина, в прошлом сержанта НКВД Сучкова Ивана Трофимовича. Бывший сержант и кот были два друга — не разлей вода. Ветеран «органов» благополучно дожил до семидесяти лет. Внешность он самую заурядную для пенсионера — вытянутое, худое, сморщенное как печеное яблоко лицо, тонкие губы, длинный с горбинкой нос, лысина, висящие, как у запорожского казака, седые усы. На лице, казалось, навеки застыло выражение: «Ну что же вы, люди такие, гады. За что ж так?» Несколько портили его образ оттопыривающиеся лопухами большие уши. Но соломенная шляпа «а ля Хрущев», которую обычно носил Сучков, скрывала этот недостаток.
Трофимыч обрел в лице кота Василия самого чуткого и внимательного слушателя, которому он мог поверять все свои проблемы и обиды.
Обычно дед обитал в своей крохотной комнатке рядом с магазинным подвалом. В каптерке сторожа стояли топчан, тумбочка и висело антикварное радио типа «тарелка» еще довоенных времен. Одну из изрядно загаженных мухами стен украшал старый пожелтевший портрет «Генералиссимуса Сталина», смотревшего на окружающее с таинственной улыбкой сфинкса. А на столе, обычно и неизменно, стояла открытая полупустая бутылка популярного дешевого портвейна «Агдам». Другая, полная, была припрятана у старого клетчатого, продавленного топчана под столом. Кроме того, на столе присутствовали — граненый стакан, штопор, треснутая тарелка с порезанной кусками вареной колбасой и сухой коркой ржаного хлеба, нож, двузубая алюминиевая вилка. Кот Василий, свернувшись калачиком, лежал на топчане. И в это утро, как всегда, Сучков изливал ему свою душу.
— Обидно, ну честное слово, обидно. Ну, за что?… Чо было так орать?… Ни за што же… А потом. Я ж ей честно признался, что да…. разбил. Случайно, ненароком же, — сторож посмотрел под стол на еще не открытую бутылку «Агдама», и налил в граненый стакан буро-гранатовую жидкость. Выпил, занюхал коркой ржаного хлеба, и продолжил.
