. Посему, любовь моего сердца, подай мне ныне милостивое “да” Своего небесного дара. И как иным неразумным любовникам подается венок, пусть также и моей душе, ради доброго года, подастся Твоей прекрасной рукой малая толика особенной благодати и нового света, нежная любовь моя, божественная Премудрость!» Об этом и подобном он начал молить и никогда не уходил оттуда неуслышанным.
Глава IX
О словах «Sursum corda»[47]
Он был спрошен: каков предмет [его размышлений], когда он поет мессу и произносит перед ее безмолвной частью обращение: «Sursum corda», ибо, как всем известно, слова сии означают по-немецки: «Sursum, возведите все сердца в высоту, к Богу»?[48] Сии слова исходили из уст его с такой подлинной страстью, дабы люди, услышав их, приходили в особое благоговение. На этот вопрос он ответил с глубоким воздыханием и сказал так: «Когда во время мессы я воспевал оные хвалебные слова: “Sursum corda”, то обыкновенно случалось, что сердце мое и душа растаивали от божественного мучения и томления, изымавших мое сердце из себя самое, ибо в тот самый час возносились стремительные помышления троякого рода: порою приходило одно, порою же два, а порою все три; и в них я восторгался в Бога, а через меня — все творение.
Первое просвещающее помышление было таким: я ставил пред моим внутренним взором себя самого в соответствии с тем, чем я являюсь: вкупе с телом, душой и всеми моими силами, и поставлял вкруг себя всякую тварь, которую Бог когда-либо сотворил в Царстве Небесном, царстве земном и в четырех элементах, — каждую особенно, с именем, были ли то птицы небесные, звери лесные, рыбы морские, листва, травы земли, бесчисленные песчаные крупинки морей, а с ними всю мелкую пыль, что блестит в сиянии солнца, все водные капли: росы ли, снега, дождей, те, что уже выпали или еще упадут, — и пожелал, чтобы каждая из них имела [свою] сладкоголосую струнную музыку, изготовленную из сердца моего наиболее сокровенного сока, и чтобы, возгремев, каждая во веки веков возносила новую дерзновенную хвалу любезному милостивому Богу. А потом любвеобильные руки души страстно распространились и простерлись к неисчислимому множеству всевозможных творений. Вот в чем состоял его умысел: всех их сделать в своих объятиях плодоносными, не иначе, как свободный, бодрый запевала призывает своих певчих радостно петь и вознести свои сердца к Богу: Sursum corda!
Другое помышление было вот каково, — рассказывал он, — вызвав в памяти мое сердце и сердца всех людей, я мысленно взвесил, какою же радостью и утехой, любовью и тишиной наслаждаются те, что отдали сердце свое одному только Богу, и сколько, против того, страдания и забот, горя и беспокойства приносит преходящая любовь подверженным ей. И тогда в великой страсти я воззвал к моему и прочим сердцам, где бы ни находились они во всех концах этого мира: “Полно вам, плененные сердца. Прочь из узких оков преходящей любви! Полно вам, сердца спящие. Прочь из смерти грехов! Полно вам, сердца ожиревшие. Прочь из равнодушия вашей жизни, вялой и нерадивой! Воспряньте к милостивому Богу в цельном, свободном порыве: Sursum corda!”
