Дороги наводнили беженцы. Не все из них доходят до крепостей: чудовища, грабители и малефики, сошедшие с ума в одночасье, поджидают их на пути. Тех, кто дошел, все равно не пускают в города и деревни, опасаясь, что среди них прячутся колдуны. Люди в ярости и жаждут крови. Ползут разные слухи: про оборотней, нежить, болезни и то, что это проклятье было наслано Шором вроде стай саранчи. Война начнется раньше, чем ты думаешь.
Ноктова пустошь уничтожена. Мы покинули Дормсмут в надежде укрыться в столице, и по пути встретили только кровь, спятивших собак и безумие. И хоть я рад, что ты здорова и в себе, от всего этого у меня опускаются руки.
Не возвращайся, Чонса. Бринмору пришел конец. Здесь для тебя не осталось ничего, только я, любящий тебя старик, который будет счастлив узнать, что смог сделать хоть что-то для своей волчишки. Пусть и предупредить.
Дочь моя! Никогда не возвращайся.
Ф.«
Это письмо было похоже на короткий удар под дых. Чонса поймала воздух ртом и не смогла выдохнуть, свело грудь, она задрожала. Пухлый щенок лег на её ноги и грел их. Шумели на ветру, осыпаясь цветом, ветки миндаля. Из дома вкусно тянуло запахом еды — кажется, пирогом с почками.
— Неправда, — прошелестела Чонса. Затряслась, проскулила, — Это всё неправда.
На её плечо легла рука. Это Джо сидел рядом на лавочке и глядел на неё сочувственно и испуганно.
Чонса хотела закричать. В ушах шумело. Она была на грани того, чтобы уйти в себя, нырнуть в Извне и докопаться до истины, залезть в щели между мирами, сдернуть идеальный образ тихой деревушки в горах. Увидеть, как где-то там умирают люди.
Ничего не осталось. Деревни лежат в руинах, и все, что она знала, уничтожено. Адский дождь, исчадия Марвида, беженцы, болезни, суеверия, Инквизиция, «новая эра», волчий век, твой век, Волчишка, смерть, огонь, смерть и безумие, черное безумие и красная кровь, кровь, кровь, кровь, слезы, горе, конец.
Бринмор не дал ей ничего, кроме уверенности в собственной ничтожности. Много раз малефика думала: уж не сходит ли её племя с ума, потому что только этого и ждут? И что теперь? Что теперь?
Если малефикорумы разрушены, значит, надежды больше не осталось. Быть кострам, гореть им до рассвета, который никогда не наступит, пока Лилибет не высыплет на подоконник зерна и их не разбудят быстрые шаги маленьких твердых лапок. Быть войне, на которой будет некому умирать.
Что людские страсти тем, кто пробил небесную твердь, чтобы утолить свой голод? И как закрыть этот шрам в небесах, если их бог мертв, и костей его никогда не собрать снова?
