В глазах стоят слезы, и я закусываю губу, чтобы не расплакаться. Меня переполняет любовь. Я выдыхаю ее в сон. Чувство становится невидимой материей, обретает плотность. Подобно рождественскому шару, оно заключает в себя весь воображаемый мир, создавая впечатление, что его можно встряхнуть, и через несколько минут все снова будет, как прежде.
Я ощущаю свой сон – то, что вижу сейчас, и то, что рождается из глубин подсознания и происходит без моего участия. Я слышу крики чаек на Брайтон-бич, возбужденный гомон брокеров с Уолл-стрит, гудки отправляющихся с Центрального вокзала поездов, ругательства черного барыги, голос пожилого пакистанца в такси, объявляющего несуществующему пассажиру: «Семнадцать долларов, мистер». Я слышу, как бьется в венах этого города жизнь – без цензуры и сантиментов, подпевая Синатре: «Хочу проснуться в городе, который не спит, и узнать, что я король горы, ее вершина»17.
Я чувствую запах китайской еды из Чайна-тауна и чеснока, жареного фалафеля и свежеиспеченного хлеба, пиццы по доллару за кусок и латте с обезжиренным молоком. Я чувствую зловоние канализации и перебивающий его дорогой парфюм, индийские специи и мокрый асфальт, аромат роз и запах бетона. Я чувствую, как пахнет пот роскошной латиноамериканки, возбужденно прижимающейся к высокому кудрявому парню, который шепчет ей что-то на испанском в небольшой квартирке на окраине Бронкса.
Я вижу толпы туристов на Таймс-сквер, рекламные щиты с яркими баннерами, репетирующих на Бродвее артистов, спешащих по Пятой авеню бизнесменов, подлинники Пикассо и Уорхола в Метрополитен-музее, стоящую на разбитых оковах с факелом в руках статую Свободы, проезжающего по Бруклинскому мосту велосипедиста. Я вижу продавца в антикварной лавке у Юнион-сквер и впервые пробующего сигарету старшеклассника, парней на баскетбольной площадке у колледжа и взмывающие в небо из аэропорта Джона Кеннеди самолеты. И еще я вижу огромную окровавленную тушу свиньи, которая похрюкивает в конвульсиях, но не умирает. Я вижу ее прямо за своей спиной, а когда оборачиваюсь, то понимаю, что стою на крыше не одна. Асаф смотрит на меня немигающими глазами, не замечая, что правый ботинок испачкался в свиной крови.
Не двигаюсь, судорожно пытаясь понять, что пошло не так. Как ему удалось попасть в мой сон, если я сделала все для того, чтобы его закрыть? Неужели сил не хватило? Перед глазами встает крутящаяся ручка лебедки и мне вновь становится дурно, однако я стараюсь не выдать своего испуга, лишь молча слежу за Асафом, готовая в любую секунду прыгнуть вниз или начать защищаться.
