– Я ошибался. Мне нечасто доводится встречать таких сильных женщин. – Он ласково гладит меня по голове. – Живи ты во времена Зенобии, вполне могла бы составить ей конкуренцию.
Слабо улыбаюсь. Исходящий от него сладковатый запах шафрана успокаивает – невероятно с учетом того, что ураган продолжает бушевать, на огромной скорости пронося мимо нас вихри горячего песка, а мы по-прежнему наблюдаем за ним изнутри.
Буря прекращается так же неожиданно, как и возникла. На небе вновь появляется солнце, а на земле – Пальмира: нетронутая стихией и реальным миром, который безжалостно уничтожал ее из века в век. Неповторимая. Глядя на этот оазис, я вспоминаю наш разговор про «Маленького принца», ведь главные встречи, о которых писал Экзюпери, тоже случились в пустыне.
– Зейн, а когда на том дурацком свидании ты сказал, что твоя любимая книга – «Маленький принц», это была правда?
– Правда. – Кивает он и усмехается. – А свидание вышло отличным. Я бы с удовольствием повторил, но только после того, как мы поймем, что делать дальше.
Он укачивает меня, как ребенка, и я не замечаю, в какой момент засыпаю в его руках – не измученная, а согретая ярким солнцем Пальмиры. Удивительно, но, проснувшись, ощущаю себя отдохнувшей. Немного магии джинна в качестве извинения? До сих пор не могу поверить, что ночью чуть не погибла в песчаной буре, а до этого видела реальную Пальмиру времен Римской империи. О том, что это была не игра воображения, напоминает только цветочный аромат на запястье – последняя раскрывшаяся нота аравийских духов. Черная орхидея.
Сила не в том, чтобы жать от груди сотку или мастерски владеть оружием. Сила в том, чтобы признать свою слабость и преодолеть ее, шагнув в сторону того, на что боялся даже смотреть. Мой страх – неизвестность, в которой отец лежит в коме, а его жизнь зависит от чужой воли. Неизвестность подкрадывается ко мне по ночам, когда я ворочаюсь в постели, безуспешно пытаясь уснуть, и визгливо поскуливает у самого уха: «Все те годы, пока ты закидывалась наркотой, а потом блевала в туалете, с ним могло произойти все, что угодно. Откуда ты знаешь, что с ним сейчас? Может быть, ему так плохо, что милосерднее было бы позволить умереть, чем существовать подобным образом?»
К неизвестности присоединяется вина. Она забирается в голову, стальными тисками обхватывает пульсирующие виски и пискливо хихикает: «Трусиха, трусиха, трусиха, ты ничего не сделала, когда он пропал. Ты испугалась и выбрала таблетки». Иногда мне кажется, что они обе говорят голосом Асафа, и тогда я сжимаю зубы, чтобы не закричать в ответ: «Я больше не могу! Хватит!»
