Он жил спокойно в своем придуманном полете над серостью бытия, но, парадокс, уже никуда не хотел уходить из этой примитивной, как банальная азбучная гамма, действительности. Да никто его в другую, бывшую, украшенную аплодисментами и цветами к ногам жизнь и не звал, и не гнал. Потому спал он как и жил – грустно, но легко.
В темноте я шел на мелодичный храп как на свет маяка. Лег рядом, но уснуть не выходило.
Перед глазами в полной тьме маячила как мираж кустанайская степь. Часть её слева засеяли Безенчукским зерном для продажи зарубежным друзьям, а правая часть, сразу за колосистой клеткой, была седой, как сказочный волшебный дед, от ковыля. Он под степным низким ветром клонился к земле и раскрашивал её серебряными переливами, не оставляя под собой просвета. Земля была накрыта белой праздничной скатертью, будто ждала праздника, а от него особой радости. Нет, она была засыпана летним снегом, которого нигде больше не может быть в такую жару. Она была завалена им почти на метр, живым снегом-ковылём, который под солнцем и ветром то перламутром гладил мой взгляд, то находил в своих пушистых сугробах нежные сиреневые и розовые блёстки, которые жили мгновения, успевали поразить даже подготовленный к такой красоте взгляд, а потом снова превращались в ослепительную белизну. Смотреть на такую взволнованную ветром седую голову матушки-земли было невозможно без восторженного потрясения. Сколько ни мотался я раньше по степям с редакционными заданиями, у ковыльного острова среди клеток с золотистыми пшеничными колосьями всегда останавливался как перед чудом. И точно знал – это именно чудо и есть. Мне и сейчас жаль людей, убежденных, что чудес не бывает. Им не повезло. Им не довелось видеть ни степь ковыльную, ни могучие хлебные поля, которые способны отталкивать горизонт дальше самого горизонта. Ну, да не всем же могло повезти так, как мне.
После этой мысли сон отшибло начисто. Я ворочался, считал звезды, слушал разговор волн с прибрежными камнями, вникал в разноголосие невидимых цикад и думал, думал и думал о доме, о родимой казахстанской земле, которую мечтал обойти и объехать всю, до последнего километра, попросить у неё силы, заполнить ею разум и душу, а ей дать взамен мою любовь и умение рассказать о людях, делающих эту землю лучше и жизнь на ней – желанной.
Вот на этих мыслях и застукал меня рассвет. Я сел, посмотрел на тёмную пока реку, на просыпающуюся ватагу, на почти живой ещё костер, таинственно мигающий многочисленными глазами непогасших за ночь угольков. Встал, собрал в комок постель и пошел вниз к реке Оке. Искупаться, умыться и жить дальше, чтобы быть ещё ближе к отъезду домой.
