– Ты тоже в Павлово? – спросил Пахлавона огромный.
– Я не знаю, куда мне,– грустно ответил Пахлавон. – Я работу ищу. Уже скоро месяц как ищу.
И он рассказал парням свою невеселую историю. Те слушали, не перебивая, качали головами и присвистывали в особо острых местах рассказа. А когда Пахлавон закончил и уперся взглядом в асфальт, тот что поменьше сказал.
– Давай, поехали с нами в Павлово. Там тебе и работать будет хорошо, и жить будешь как человек. И протянул руку: – Женя. Наиль, – подал свою пятерню размером с лопату второй.
– А я Пахлавон – впервые за последний месяц улыбнулся Пахлавон.
Вот так его мытарства и закончились. Он прекрасно влился в ватагу, его все берегли и любили за доброту, умелые руки, восточную мудрость и за то, что готовил он еду как шеф повар дорогого и почитаемого гурманами ресторана.
Об этом Пахлавон рассказывал мне уже на обратном пути в ватагу. Моториста мы застали на месте. Он был пьян почти в дымину, но держался молодцом и слова произносил членораздельно, хотя и путано. Из его зашифрованного литром самогона сообщения я понял главное. Паром на Тумботинском берегу будет ремонтироваться еще не одну неделю. Никак туда из Нижнего не привозят пока какие-то нужные запчасти. То есть переправа из Павлово в Тумботино мне не светила, считай, до осени.
Мы шли обратно уже к вечеру, загребая туфлями песок и сладостно вдыхая пахнущий невинностью планеты речной бриз.
До ватаги оставалось два километра и полчаса быстрого хода. До моего родимого дома становилось так невозможно далеко, как до моей старости.
И так же невыносимо долго, как издалека веками течет река Волга. А мне двадцать восемь лет, которые некуда деть и нечему посвятить.
Глава десятая
Как ни грустно и медленно несли мы каждый в своей душе увесистый груз воспоминаний о мытарствах Пахлавона, а к ватаге приближались всё равно быстро. Песок, пролезающий своей почти неосязаемой пыльной сущностью в туфли, превращался там в иголки, шпильки и канцелярские кнопки. А, может, даже в наждачную рваную бумагу. Он проедал носки и издевался над кожей как садист-дознаватель с многолетним опытом выбивания из подозреваемого правды. Ноги были горячими, чувствовалось, чуть ли не до колена. И мне казалось, что кожи под носками ужи и нет. Вот сниму сейчас в ватаге туфли и выяснится, что под носками нет ничего. Ног нет. И останусь инвалидом. Дадут мне первую группу и хорошее пособие, на которое я спокойно и комфортабельно заживу наконец, не делая ничего. Ни краску не буду катать в бочках с откоса, ни журналистикой не стану себя изматывать, а начну писать одни только песни и рассказы, не выходя из дома. При мелькнувшем образе дома родного как-то легче стало переносить песочную пытку и вскоре мы уже добрели до костра.
