— Виталь, ну зачем мы будем тебя это самое — скоро автобус.
— Ну ма…
— Ань, пойдем, пойдем.
И дядя Виталик взял наши два чемодана и пошел к машине. Он был кудрявый, коричневый, с черными ногтями и золотым зубом. Мама хмурилась и села со мной на заднее сиденье — зря дядя Виталик распахнул ей дверцу рядом с водительским местом.
Я смотрела в окно, и мне было обидно за Лебедянь: двухэтажные домики, какая-то лошадь с телегой, за ней бежит собака — какой же это город, вон и длиннолапые куры гуляют по газону.
— Ну что, Ань, как жизнь?
— Нормально все, — отвечала мама. — Я ушла из школы. Теперь дома.
— А я вот и в школе работаю, и так кручусь — девять поросят у тещи держим, пасека, гараж строю.
— Хорошо.
— Давно мы с тобой не видались.
— Да, давно.
— Пыльный город.
— Ой, в Москве еще хуже.
Мы проезжали под железнодорожным мостом, вверху громыхало и лязгало, ненадолго стало сумрачно. А дядя Виталик начал читать стихи:
— “Сжала руки под темной вуалью…”
Хтой-то с горочки спустился,
Это милая идеть.
На ней зеленые лосины,
Магнитофон вовсю ореть!
Это запела Надюшка.
— Замолчи ты ишо. Только хулиганство и знаешь, — сказала бабушка. — Что, Дрын, Зинка-то наша пьет все или приостановилась?
— Какой! Пьет. У нее белая горячка, у вашей Зинки. — Дядя Виталик обернулся, а белки у него были зеленоватые.
— Да. Мутится голова у нашей девки, — стала рассказывать бабушка про младшую сестру. — Как была тот раз, дали ей утку забитую, а она и стала с ней разговаривать.
— С уткой?
— Да утка с Зинкой!
— Бабка! Это у тебя голова мутится! Чего плетешь-то! — сказала Надюшка.
— Да иди ты ишо! Я же тебе говорю — Зинка рассказывала: приносит она утку домой, и мерещится ей, что утка та с ней разговаривать начинает.
Я спросила:
— И что утка говорит?
— Да что! Ерунду дай-кась. Я, Зинка говорит, ее за ноги с балкона ка-ак раскрутила да и пульнула аж туды-туды!
— Вот кому-то привалило — нашел кто! — сказал дядя Виталик.
— Ну Зинка! Утку как швырканула! — Надюшка больно тыкала меня локтем.
— Да не толкайся ты!
— А ты Нюрку толкни. Ты здоровая, толкнешь — так и вылетит!
Мы ехали по шоссе, с обеих сторон мелькали чахлые посадки, пыльное густое солнце било в окно.
— Нюр, пиджаком занавесь, а то сжаритесь. Вот лето-то! — Дядя Виталик закурил, выпуская дым в окно.
По темно-серому шоссе будто ползла какая-то голубая лента — это мерещилось от зноя и злого света. Шея дяди Виталика блестела, бабушка утирала лицо кончиком новенького платка, одна моя нога прилипла к Нюркиной голени, а вторая липла к Надюшкиной лодыжке.
