Теплые острова в холодном море | страница 22
Всю ночь Макаров полудремал, выходил из палатки и снова залезал внутрь. Он видел, как слева над заливом вставало в зелени рассветного неба большое солнце, было очень зябко, но костер еще не догорел, подернутые золой, источали тепло угли, Павел подкинул несколько веток, они быстро вспыхнули, выпил остывшего крепкого чая - и вдруг так остро ощутил неслучайность всего с ним происходящего, хрупкость и неправоту своей нынешней, внешне такой обыденной и вроде бы правильной, жизни, что захотелось непременно все в ней переменить. Он не знал, что именно должен совершить, но ощущение это было невероятно резким и неприятным, лишенным того смягчающего флера, к которому мягкотелый Макаров привык, и полусерьезные слова материалистически мыслившего и умевшего быть очень жестким и волевым отца, который, неоправданно сурово ругая сына за редкие тройки, говорил, что дети должны быть умнее своих родителей, потому как иначе человечество опять залезет на деревья, странным образом отозвались в мятущейся душе путешественника. Глядя на горящее пламя, из последних сил он отгонял мысль, что следующим его наказанием может стать болезнь Сережи, что все трое они связаны и его сын будет так же мучиться от боли в желудке, изматывающего поноса, рвоты и температуры, как мучился, умирая, отец; ему стало по-настоящему страшно и захотелось взмолиться неведомо кому и попросить: пусть лучше со мной, но не с ним.
Мысли больного путались, он был в таком состоянии, что еще немного - и разбудит двух спящих людей и заставит уйти хотя бы их двоих, а сам останется здесь. На покрасневшем небе появились подсвеченные солнцем облака и медленно заволакивали пространство над головой, медленно пролетела пара уток, и снова стало тихо. Хотелось спать, но он все еще чего-то ждал, смотрел, как поднимается солнце и начинается его второй день на островах, которые так немилосердно его встретили и не захотели перед ним раскрываться, а потом залез в палатку и, отвернувшись к боковой стенке, провалился в тяжелый сон.
7
Сережа проснулся оттого, что по палатке стучал дождь. Некоторое время он обиженно слушал мерный шум, затем тихонько, чтобы не разбудить спящих, вылез из теплого спальника, откинул полог и зажмурился - на улице светило солнце, а то, что он принимал за дождь, оказалось шелестом листьев, которые дрожали на ветру и задевали тент.
Путаясь в растяжках, кое-как мальчик выбрался из палатки, упал на четвереньки, а потом поднялся и, весь во мху и сухих иголках, пошел смотреть море. Все удивляло его: горький запах водорослей, росший по неровным берегам настоящий горох, черные безвкусные ягодки водяники, соленая вода, не только противная на вкус, но и совсем не мылившаяся, и, чтобы вымыть руки, приходилось сперва чуть-чуть поливать их пресной водой, которая оказалась большой ценностью и нельзя было ее лить сколько угодно. Но больше всего мальчика поразило, что вчера море было гораздо ближе к лагерю, оно уходило и возвращалось, обнажая полоску суши, называвшуюся таинственным и красивым, совершенно новым словом - "литораль".