, иначе легко спадут в пороки.
6. Итак, когда любовь и ненависть устроены благоразумно, сдержанно, мужественно и справедливо, они вырастают в добродетели — благоразумие, умеренность, мужество и справедливость — именуемые как бы корнями или осями всех вообще добродетелей. По слову блаженного Августина, «то, что добродетель называется четвероякой, происходит из разнообразия в аффекте любви, так что умеренность есть любовь, ради Бога блюдущая себя целостной и непорочной, мужество — любовь, благодаря Богу всё легко совершающая, справедливость — любовь, только Богу служащая и поэтому хорошо управляющая всем, что ей подвластно, благоразумие — любовь, хорошо различающая то, что служит нам к Богу, и то, что от Него удерживает»{24}. Подобным образом, как сказано, от вожделения и гневливости происходит всякое движение духа, коим он побуждается (afficitur) избирать или отвергать, любить или ненавидеть что-либо выше себя или ниже себя, в себе или подле себя. От вожделения — предрасположение, возбуждение, услаждение, любовь, от гневливости же происходит ревность, гнев, негодование, ненависть. Если все они устроены в душе хорошо, подобающим образом и в полной мере, душа через ненависть к миру и к себе продвигается до любви к ближнему и Богу, до презрения к временному и низшему, до вожделения вечного и высшего. Но этих замечаний, скорее затронувших аффект, чем сказавших о нем, достаточно.
7. Чувство (sensus), происходящее от разумности, в соответствии с настоящим, прошедшим и будущим временем видоизменяется и именуется по-разному: рассудком, памятью и сообразительностью. Сообразительностью (ingenium) называется та сила или устремленность (intentio) души, посредством которой душа простирается и принимается открывать неизвестное{25}. Сообразительность исследует неизвестное, рассудок судит о найденном, память охраняет обсужденное и приносит еще требующее обсуждения. Всё, что ни откроет сообразительность, она приносит к рассудку, что ни сокроет память, она возвращает, рассудок же, поставленный, так сказать, над настоящим временем и как бы в устах сердца, непрестанно жует то, что откусывают зубы сообразительности, или пережевывает ту жвачку, которую доставляет утроба памяти{26}. Ведь не всё, что нам известно, беспрестанно нам представляется, и пред взором знающего не находится неотступно всё, что он знает. Но то, что как бы скрыто в памяти, извлекается во времени, по частям, и на устах сердца образуется наличное
