Это было старинное здание, острог, окружённое частоколом из тёмных брёвен, заострённых вверху.
В окно за решёткой, в чью-то заскорузлую и мохнатую руку подала Аня «пропуск». Ей открыли массивную, будто из серого камня, калитку в воротах, на железных болтах, с большими, как блюдца, шляпками гвоздей. Сопровождаемая солдатом с винтовкой, она прошла по пустому двору. Здесь снег был не бел, он был грязен, и двор был пуст. «Куда я иду?» – спросила она солдата. Он не ответил, но показал пальцем на обитую грязным войлоком дверь. Она вошла в канцелярию. Она просила свидания с заключённым Андреем Гордеевым. Но было поздно: час для свиданий прошёл. Особа, чьё слово могло бы разрешить отступление от тюремных правил, отсутствовала. Аня стояла одна в полутёмной комнате, глядя на решётку, за которой он бы появился, если б свидание разрешили.
Её снова провели в канцелярию: там знали о предстоявшем венчании. Документы были в порядке.
– Завтра. Его приведут в церковь в пять пополудни. Мы уведомили священника. Оставьте здесь все бумаги.
– А после венчания? – спросила Аня.
– Его отведут обратно в тюрьму. Послезавтра уходит партия дальше на север.
– А я?
– Вы свободны. Хотите поезжайте следом, нет – отправляйтесь домой.
Она никогда не могла забыть ни этого странного города, ни этого странного дня. Они вдруг вставали перед нею через годы, в их властной собственной атмосфере, непостижимые, не связанные ни с чем реальным в её жизни. Земля и небо, белое и голубое, мир в утро третьего дня творения.
Толпы белых холмов, груды белых облаков неразличимы одни от других. И в душе – чувство бескрайней первозданной свободы.
Холмы были домами под снегом. Но был и настоящий холм, на его склоне – сосна. Одна-единственная, истерзанная ветрами, она имела фантастическое очертание.
Безмолвный город лежал, плотно укрывшись снегом. Где-то неподалёку находилась река, но под снегом её не было видно.
Здесь живут? Какой странный город! И дома, как острог, были обнесены каждый своим забором. В каждом дворе, лязгая цепью, день и ночь сторожила большая собака. Что она охраняла? Чего они боялись? Что у них было? Что скрывали? Чем дорожили? Что делалось в этих домах? Возможно ли, чтоб под такой крышей, под этим столбом дыма, под звуки собачьего лая и цепи рождались дети и жили, любили, страдали, старились и умирали! Или здесь этого нет? Под снегом не было видно кладбища.
Но в этом же мире, на этой самой планете – Париж, Петербург и Чайковский, «Услада», балет, газеты и книги. И то и другое одинаково называется жизнью. Кому где родиться – называлось судьбой, и человеку не дано было выбирать самому, где родиться.
