Прикладываясь то и дело к горлышку стеклянного сосуда с обжигающим напитком из сахарного тростника, Гильен сам все больше ощущал себя малозначительным персонажем тысячу раз правленого черновика вздорной сказки. Хоть жил сочинитель в целом сносно и даже достиг прижизненного признания своего творчества, он искренне считал, что многочисленные мелкие и крупные препоны от влиятельных завистников, нерадивых издателей, язвительных критиков, придирчивых цензоров вкупе со слабым здоровьем мешают в полной мере реализоваться данному свыше таланту. К тому же в последнее время появилась масса литературных подражателей, пытающихся ради личной выгоды увлечь неискушенного читателя похожими по форме, но заметно уступающими в художественном отношении рассказами, от одного упоминания которых сказочника брала нервная дрожь. «Идиот я, самонадеянный болван, – думал захмелевший Гильен, морщась после очередного глотка горячительного. – Решил стать добреньким папашей и разом осчастливить своих детей, в то время как многие годы бессилен помочь самому себе! В итоге тем же пером, которым привык созидать, порушил пусть несправедливый, но основанный на понятных законах мир обитателей сказки и бросил их во власть хаоса, а это страшнее всего! Хорош папаша, нечего сказать!».
И тут окончательно распаленному своими мыслями сочинителю в голову пришла пьяная идея сжечь рукопись и тем самым избавить населяющих ее персонажей от страданий. «К чему множить миры, где счастье испытывают единицы, а остальные изнывают под гнетом непреодолимых обстоятельств? По-моему, одного такого, созданного милосердным и справедливым Богом, вполне достаточно, – заключил Гильен, найдя глазами лежащее на подоконнике огниво. – И если я совершил такую непростительную ошибку, то, в отличие от всеблагого Творца, найду силы ее исправить. В конце концов пока писательский зуд не вынудил меня измарать каракулями бумагу, листы были прекрасны в своей девственной чистоте, словно блаженные времена до моего появления на свет, еще незапачканные самими понятиями зла, несправедливости и страдания».
С усилием поднявшись на ноги, сказочник неверными руками долго чиркал огнивом, а когда его потуги все-таки увенчались успехом, и свеча неохотно занялась дрожащим огоньком, взял со стола рукопись, покачиваясь подошел к холодному камину и швырнул в него стопку прижавшихся друг к другу от ужаса листов. Взглянув напоследок затуманенным взором на готовый к кремации плод своих вдохновенных усилий, сочинитель поднес язычок очистительного пламени к исписанной бумаге и пугающе подробно представил панораму начавшегося светопреставления в созданном им мире. Раздраженный монарх, бедная уличная торговка, окрыленный победой рыцарь вместе с прочими жителями сказочного королевства посреди осенней прохлады вдруг ощутили неимоверную духоту и заметили, как небесная лазурь пошла багряными, быстро растущими пятнами. Тут и там в опустившемся знойном мареве стали вспыхивать и на глазах обращаться в пепел словно сплетенные из соломы деревья, дома, лошади, люди. Нарастающий со всех сторон страшный треск сливался с разноголосым гулом мечущихся по улицам и площадям горожан, из которого то и дело доносились истеричные крики матерей, потерявших в обезумевшей толпе своих малышей.
