Гильену редко приходилось слышать подобные, исполненные неподдельной благодарностью речи. В массе своей персонажи его историй всегда на что-либо сетовали, ища отцовского участия и помощи.
– Но не наскучил ли тебе раз за разом повторяющийся отрезок из твоей доблестной жизни? – поинтересовался сказочник, тронутый словами рыцаря.
– Судите сами: я осознаю себя с первыми упоминаниями обо мне в тексте и успеваю в ритме бешеной скачки пережить слепую преданность короне, безумное упоение схваткой, восторженную радость победы, всепоглощающую силу любви – все то, ради чего есть смысл появляться на свет. В конце сюжетной линии память о безумном вихре событий стирается, поэтому чего-чего, а повторений я точно не замечаю.
– Получается, я поселил тебя в раю навечно, – заключил сочинитель, задумчиво подняв брови.
– Во всяком случае до тех пор, пока в народе будет жить ваше произведение. И все это время я буду славить вас! – торжественно провозгласил Теобальд, подняв вверх руку с тяжелым мечом.
Одухотворенные слова королевского воителя мигом вознесли Гильена на божий престол, где его вскоре обуяли мучительные думы о личной ответственности за своих детей, которых он ради воплощения художественного замысла, зачастую, ввергал в бездну болезней, нищеты, отчаяния и прочих человеческих страданий. «Если, вплетая Теобальда в канву повествования, я смог нечаянно подарить ему счастье, то что мешает нарочно облагодетельствовать прочих персонажей истории? – задался резонным вопросом сказочник. – Мастерства мне не занимать, потому попробую переиначить рукопись с учетом благополучия всех живущих в ней образов, даже самых незначительных».
Придя к такому решению, Гильен тут же вскочил с кровати, уселся за свой старинный письменный стол прямо в ночной рубахе, положил перед собой стопку исписанных бумаг, придвинул резную чернильницу с пером и без промедления приступил к работе.
До самого обеда сказочник перечеркивал в тексте отдельные слова и целые абзацы, внося в него казавшиеся необходимыми дополнения и уточнения. Но чем дольше скрипело его перо, тем меньше он понимал смысл написанных своей рукой предложений, а главная идея повествования вместе с заключительной моралью вовсе испарились. Окончательно запутавшись, Гильен со злостью швырнул на пол перо, сбросил ночную рубаху и принялся в костюме Адама расхаживать по комнате, борясь с соблазном облачиться в новый коричневый костюм и отправиться кутить в портовую кухмистерскую «Одноглазый капитан». Однако тяжелый опыт сорокалетнего мужчины вследствие подобного рода предприятий склонил чашу весов в пользу островка любимой кушетки, куда он рухнул с бутылью рома в руке, спасаясь от шторма посылаемых самому себе проклятий перемежающихся с острым ощущением творческой несостоятельности.
