Продолжая петь, хозяин каждому наливал самогон в граненый стаканчик и отрезал ломоть сала.
Старая песня , - сказал Гришин, когда хозяин замолк.
— В императорской гвардии пели, - отрапортовал хозяин . — В одна тысяча девятьсот пятнадцатом. В Санкт-Петербурге.
— Неужели вы и в царской гвардии служили ?
— А як же, - Хозяин еще больше вытянулся, отер усы и опрокинул стаканчик.
— Долго ты був… с таточком ? - тихонько спросила Ядвига.
Курка молчал, но перестал улыбаться и насупился.
Гришину не в первый раз стало жаль Ядвигу, и он повторил вопрос :
— Сколько с отцом прожил?
— До сорок первого. В июле его сосной придавило, и сразу… А я удрал на фронт.
Все помолчали.
— А може, спать лягим? - предложил хозяин.
Совсем стемнело. Гришин постелил шинель и улегся на лавке у окна, Курка - на другой лавке. Ядвига забралась на печь. Солдаты все заходили и заходили. Темнело, и фигуры их становились почти неразличимыми. Потом они стали совсем не видны в темноте, плотной от человеческих дыханий и тумана, заползающего с поля. Только слышался время от времени топот сапог и жестяной шелест пропитавшихся влагой плащ-палаток.
Засыпая, Гришин плотнее закутался в рядно.
2.
Во сне Гришин почувствовал тревогу от прерывистого шепота. Он насильно открыл глаза, как делаешь, пытаясь прогнать дурной сон. Но шепот звучал по-прежнему, задыхающийся, невнятный, странный оттого, что казалось, будто он слышится сверху, из темной пустоты.
Не сразу Гришин сообразил: это Ядвига лежит на печи и шепчет, зовет, почти заклинает Курку :
— Хедь до мене, децко мое, децинко. Татусь юж ушел, никто не услышит. Ты лезь на печку, не бойся. Ничего не бойся, децинко мое.
— Молчи ! Отстань, - отвечал Курка так же еле слышно, голосом испуганным, хриплым, вздрагивающим, будто он плакал. - Не смей ! Отстань!
Он повторял «не смей» , «отстань» , как мог бы сказать «сгинь» верующий, которому примерещилась нечистая сила.
Ядвига словно не слышала. Шепот ее лился сквозь темноту вниз, как ручей, - вздрагивающий, обволакивающий , одновременно слабый и всесильный.
— Иди скорей! - шептала Ядвига. - Ты не думай, мне э т о не нужно. Анджей говорил: «Льдинка моя». Говорил : «Била, як снег, и холодна, як снег». Он меня целовал, а я думала - скорей бы уж. Иди, иди, децинко мое, любо мое кохано.
— Отстань ! - хрипло повторял Курка .
Теперь казалось, что Ядвига говорит не Курке, а самой себе. Будто что-то растаяло в ней, как тает ледник, и льется поток - сквозь темноту, сверху вниз, - способный пробить сердце.
