Шофер завел машину. Скоро показались окраинные улицы и дальнее зарево.
Это был первый освобожденный город, я был взволнован и думал о том, как жил здесь один очень трудный год, и старался узнавать дома.
Старался представить себе этот город, каким он был прежде, - веселый, солнечный, легкий.
У меня там в тот год была любовь - беспокойная, ненадежная. Я вспоминал о ней, а машина тем временем выехала на Садовую улицу и остановилась, так круто затормозив, что всех нас бросило к борту.
Мы огляделись и увидели - у стены дома, красного от дальнего пожара, в оспинках от пуль, лежат расстрелянные. С самого края девушка. Бросились в глаза нарядные , резные туфельки, и ужаснула мысль, что это - моя любимая.
Пока я медленно, отчаянным усилием, поднимал глаза, чтобы увидеть лицо девушки, прошла вечность.
Я увидел, что это не она.
Потом я видел бесконечные тысячи убитых.
Я подумал , что то, что показалось издали рекой, - и
действительно река, только река мертвых . Она тянется по земле, как в Ростове, и под землей, как здесь, и оплела всю землю.
А я еще не видел Освенцима, Треблинки ; это мне только еще п редстояло.
Курка по мостку перешел на ту сторону и вскоре с головой погрузился в высокую, некошеную траву - он был очень маленький. Виден был только темный след от его движения на серебристой поверхности луга и ствол винтовки, который тусклым металлическим острием поднимался над цветущими травами. Мы объехали ров, протянувшийся на километр, и догнали Курку.
4.
Все, что произошло во время той поездки, я наблюдал как бы в трех проекциях.
Глазами Гришина - это отчетливее всего. Тем особым взглядом его, каким мать видит судьбу ребенка.
И видел своими глазами.
И иногда видел - совсем неотчетливо - глазами Курки, его детской душой.
Теперь все эти ви́дения, виде́ния слились в одно. Слитые, они похоронены на дне памяти, откуда я должентизвлечь их, чтобы они пе погибли вместе со мной, когда придет срок.
Если нет бессмертия в будущем, то должно быть другое бессмертие, протянутое в прошлое, - память. Без этого единственно существующего бессмертия жизнь бессмысленна.
Я хорошо помню сельцо , вблизи которого мы остановились. В тот вечер оно лежало непередаваемо красивое и покойное и казалось в закатном свете как бы на середине расписной тарелки , дном которой был луг, а краями - чернеющий лес, окружавший село со всех сторон.
Наступил час, когда луг должен был бы жужжать от пчел и шмелей, берущих последний взяток, но он былтсовершенно безжизнен, будто все шмелиные гнезда растоптаны.
