Там тоже узнают.
Но для этой работы нужно постоянное желание приносить счастье, равнодушие в ней преступно. «Как же мне быть ?» - спросил я сам себя.
— Пусть Сазонова повезет, из Пятой гвардейской, - сказал Орешин.
Сазонова, Папашу, как его прозвали, я знал : служил с ним, когда тот еще не был знаменитостью.
Я сказал:
— Сазонова так Сазонова. Он из-под Архангельска - помор.
Важно было показать, что мне это «до лампочки».
А для себя я уже знал, что повезти Курку, именно его, необходимо .
…Когда я служил с Василием Сазоновым, к нам как-то явился Проскурин , младший лейтенант из корпусной газеты. Мы занимали оборону, и немцы обстреливали круглосуточно, с часовыми перерывами на завтрак, обед и ужин. Проскурин приполз среди дня, обеденная передышка как раз окончилась и говорить было трудно. Но и разговор продолжался всего-то минуту. Проскурин показал выписку из боевого донесения и спросил : «Верно?»
Сазонов кивнул. Проскурин попросил : « Напиши имя-отечество». - «А зачем ?» - спросил Сазонов. «Как же, Сазонов в дивизии не один» . Сазонов написал в блокноте : «Василий Евграфович» и спросил : «Так и пропечатают?» - «Так и напечатают !» - ответил Проскурин .
Обратно, до КП батальона, мы с Проскуриным добирались вместе - комроты послал меня с донесением.
Прощаясь, я спросил Проскурина: «Только для этого пожаловал - чтобы имя-отчество?» Он сказал: « А чего еще? Рассусоливать я не любитель, да и газетка маленькая. А имя-отечество, - он так и произносил это слово, -уважение к человеку».
Проскурин с виду был увалень. Лицо круглое, румяное, в веснушках и зимой и летом. Глаза - щелочки.
«Факт точный - проверено, - сказал он. - Боевой опыт из БУП возьму, часть первая. А имя-отечество!..
Ниоткуда не возьмешь. Прочтет человек - полная ясность».
Потом я в нашей газете сразу находил проскуринские заметки: «младший сержант Николай Иллиадорович Ступин, рядовой боец Тимофей Максимович Логинов » ; узнавал их, даже если заметки не были подписаны.
И тогда, и после, вспоминая собственное незадачливое сочинительство, я часто думал, что в газетных писаниях присутствует неприятная двойственность. Пишешь о человеке и для этого человека, а стараешься, чтобы было покрасивее, чтобы втиснулось нечто свое, чтобы понравилось. Не этому человеку, а в редакции и вообще.
Проскурин думал только о том, о ком писал, писал для него одного.
От «имен-отечеств», пестревших по всей полосе - заметок до пяти на странице, - наша газетка выглядела совсем непохоже на другие.
