Как-то, не выдержав, я сказал :
— Какое мне до этого дело, до орденов, медалей, снайперского счета.
Гришин замолчал, не окончив фразы. Во взгляде его читалась почти болезненная неловкость за меня.
— Какое мне дело? ! - раздраженно повторил я, чтобы
раз и навсегда прекратить разговор. Тогда, после контузии, мне ни до чего пе было дела, было все равно.
— Но он же мальчик! - после долгого молчания, с отчаянной необходимостью в чем-то меня убедить, сказал Гришин.
Я даже приподнялся на койке, хотя двигаться было больно. Я и сейчас помню, как он выговорил слово « м а л ь ч и к» , голос его. Этим словом он как бы сказал, что есть воинские подвиги, ордена и об этом вы, военные газетчики, писали и пишите. А есть еще мальчики, попавшие в страшные обстоятельства, и мы, взрослые, вечно перед ними ответственные. Кроме того, он вложил в это слово и нечто свое, отчего оно прозвучало такой болью.
— У вас есть сын? - спросил я.
Не отвечая, он глядел в окно.
— Будет! - неуместно сказал я.
Помолчав, он сказал, так же тихо и обращаясь к самому себе :
— Было бы чудом хоть на несколько дней перенести мальчика из войны домой.
Слова «чудо» и «домой» в монотонной его речи прозвучали тоже по-особенному.
Я подумал, что у Гришина дома нет. Поэтому-то он т а к вспоминает о нашей Тверской-Ямской - эти дурацкие овощные склады, керосиновая лавочка, - а о своей квартире, своей семье - ни слова.
Он сказал:
— Вы, знаете ли, могли бы это сделать… - И еще : - Когда человеку представляется возможность совершить чудо, пренебрегать этим нельзя. Жизнь без чудес бессмысленна - как моя, например.
Больше он к этому разговору не возвращался, да и заходил теперь только при врачебных обходах, но мысли о «чуде» не оставил и выписал меня недели за полторы до срока, еще в гипсе, явно не без умысла.
— Что будете делать? - спросил он, прощаясь.
— На передовую… Жуков не любит, когда наш брат застаивается.
— Не любит? - Гришин усмехнулся. - Пройдитесь по комнате. Вот так, из угла в угол. Быстрее !
Ходить было трудно. С непривычки сердце начинало колотиться, хотелось вздохнуть поглубже, но гипсовая повязка сжимала грудь.
— Не любит, чтобы застаивались? - повторил Гришин мои слова и уже по-другому, успокоительно : - Дней через десять снимем повязку, все наладится.
Почему-то я подумал, что Гришин болен, и больше душевно, чем физически : что-то точит и точит его. Подумал, что он несчастливый человек - скучный. Вероятно, жена бросила его… красивая, молодая. Он ведь верно, что скучный.
