От бабушки я слышала после, что Матвеевна благополучно вернулась, что «нет, более никто в дверь не колотил, внука её не искал».
Ну и славно, подумала я тогда и обо всем произошедшем забыла.
Теперь вспомнила.
– Значит, Таисия Захаровна говорит, что Матвеевна исчезла? Не открывает?
Дэйн смотрел на знакомую ему дверь, обитую дерматином, на которой красовался овальный номер семнадцать.
Мы не стали сразу заходить к бабушке, решили сначала осмотреться.
– Говорит, что брала у нее соль три дня назад. А после каждый день стучит, чтобы отдать, и ей никто не открывает.
– Может, опять уехала?
– По ее же собственным словам, никуда не собиралась.
Эльконто хмыкнул. Мы с ним оба думали об одном и том же – вдруг Вера Матвеевна Георгиева лежит там, на полу? Бездыханная. Женщина старая все-таки, за семьдесят, всякое могло случиться. И негоже бабушке видеть труп, если вдруг худший сценарий воплотился в жизнь. Лучше сначала… мы.
– Ты помнишь интерьер?
Эльконто был собран, деловит. На этой тесной площадке, больше подходящей тщедушным старичкам, гопникам и невзрачным «дядям Генам», он смотрелся настоящим здоровяком. Сошедшим с монитора героем компьютерной игры.
– Что-то помню.
Хрусталь на полках, пыльные фото в старинных рамках, вазочку для мелочи. И ковер зеленого цвета на полу.
– Хочешь, я просто вскрою замок?
В бабушкиной квартире тихо. Если она услышит на площадке голоса, то посмотрит в глазок. Если посмотрит, увидит нас. И удивится. Поэтому переговаривались мы максимально тихо.
– Не надо вскрывать, я «прыгну».
Вот только морально собраться не удавалось. Мне, как и моей бабушке, не хотелось видеть труп на полу, я к ним не привыкла.
– Не ссы, – хмыкнул снайпер, читая мои мысли, – если что, я закатаю бабку в ковер, ты выбросишь нас в пустынный мир, там ее и прикопаем.
– С чего… мы…
«Мы ж ее не убивали, чтобы прятать и закапывать?» – не успела я возмутиться, как стало ясно: Эльконто шутит. Не может он не дразнить, привык.
– Давай я просто один войду?
– Нет, – выдохнула я, решилась. – Вместе.
Положила свою ладонь на чужой локоть под тканью черного плаща, закрыла глаза. Исчезли из поля зрения узкие подъездные окна хрущевки, возникла в воображении вазочка. И еще фото внука Димы, которому на снимке лет семь, не больше…
Невидимый импульс, намерение сменить местоположение.
Под ногами на долю секунды исчез пол, чтобы появиться вновь. Уже покрытый зеленым ковром.
А внутри никого.
Ни приторного сладковатого гнилого запаха разложения, который я, признаться, боялась почувствовать, ни лежащего на полу или кровати тела. Тишина; покрытый салфеткой старый телевизор, потертое кресло, сервант. Советские монохромные книги на полках, все тот же портрет семилетнего Димы за стеклом. Хозяйки нет.
