– Сын мой, – вздохнул итальянец, подходя поближе к благородному разбойнику. – Исповедайся нам, отцам твоим духовным. Поведай, какая сволочь натравила тебя на трех мирных братьев из обители Святого Дионисия?
Пьер, сообразивший наконец, в чем дело, нахмурился и сжал кулачищи. Это не укрылось от нашего пленника.
– Всечестные отцы! – возопил он. – Видит Господь, ничего не знал, не ведал! Случайно встретил вас на тропе, клянусь Святым Христофором и Святым Бонифацием, и святым Рохом!
– Богохульствует, собака, – вздохнул Ансельм. – Отец Гильом, вы бы…
Я понял. В иное время, конечно, я бы не стал потакать подобному, но теперь речь шла не только о моей голове.
– Брат Октавий. – Я повернулся к Анжеле. – Не пройдетесь ли вы со мной для небольшой ученой беседы?
– Но… – Девушка настороженно перевела взгляд с ухмыляющегося Пьера на невозмутимого Ансельма, который уже успел выломать пару длинных гибких прутьев. – Братья… Что вы…
– Муки телесные, – наставительно начал итальянец, – не менее мук душевных ведут грешника к просветлению.
– Ага, – подтвердил довольный Пьер. – Кому-то сейчас надлежит просветиться!
Я порадовался грамотно составленной фразе и отвел «брата Октавия» подальше от поляны. В спину нам ударил вопль – просветление грешника началось.
– И все-таки вы такие… – Девушка дернула плечами и отвернулась. – Добрые!
– Я отвечаю за этих двух ребят, – я вздохнул и поморщился – новый вопль просветляемого резанул уши. – Мне надо вернуть их в Сен-Дени живыми. На войне – как на войне. Не хочу напоминать, дочь моя, что было бы, попади вы к этим защитникам бедняков.
Теперь вопли следовали один за другим – видимо, просветление пошло в две руки.
– Наверное, это то же самое, что попасть в руки стражников. – Девушка резко повернулась и сбросила капюшон. – Не отводите глаз, отец Гильом! Могу снять ризу, и показать – меня ударили ножом. К счастью, я все-таки дочь жонглера и смогла увернуться, осталась лишь царапина. Эти стражники…
– …Ничуть не лучше разбойников, – кивнул я. – Увы, и так бывает.
– Ничем не лучше вас! – отрезала девушка. – Вы и этот барич много говорили о том, что положено монаху. Но я видела его с кинжалом, а вас с мечом.
«Баричем» она окрестила Ансельма. В наблюдательности ей не откажешь.
– Мне жалко лишь Пьетро, – помолчав, добавила она. – Вы сделаете из него такого же бездушного лицемера…
Я вздохнул:
– Да будет ваша жалость, дочь моя, проявлена лишь на известном расстоянии.
Вопли слились в один, и я подумывал отойти подальше, дабы окончательно не расстраивать Анжелу, но внезапно наступила тишина.
