- Но он же солдат... Защитник мой, называется...
- Знаете что? - решил покончить все разом Шапошников.
- Сегодня я никак не могу. Без вас хватает. А вот после праздников... Чего-нибудь прикумекаем.
И старуха как-то сразу поникла. Лешка еще раньше заметил: не верит она в удачу. Отчаяние привело. А теперь все на место встало.
Шапошников это тоже почувствовал.
- После праздников, значит, - словно оправдываясь, повторил он.
Но старуха ничего не ответила. Снова бочочком, бочочком
- вензеля на "Т" опять смазались...
- Защ-щ-щ-щ-щитник! - хохотнула ей вслед Клавка. Даже не хохотнула, а сплюнула.
Шапошникову еще неуютней стало. Чертеж из стола достал, развернул, назад в ящик бросил.
И Лешка не выдержал.
- Бабуля! - выбежал он следом.
Старуха стояла в метре от фонаря, такая же сгорбленная.
- Постойте, бабуля!... Вы понимаете?... Клавка все врет! Вы не слушайте Клавку!
Но старуха хотела идти, и Лешка схватил ее за руку.
- А мазню эту можно бензином смыть. Я у шоферов попрошу. И краску достану. С кладовщиком поговорить надо.
- Ты что же, сынок, оправдаться хочешь? - посмотрела она на Лешку маленькими чужими глазами. До того чужими, что Лешка себя горбатым почувствовал. - Я ведь все понимаю,
- и забрала руку. - А на твои оправдания у меня денег нету.
- Да какие деньги?...
- А как же без денег? В человеке всегда что-то есть, что бы денег стоило. А ежели нет - человек ли он после этого?
Лешка еще минут десять стоял. Из-за спины доносились лязг тачек и скрежет подъемников. Но Лешка как будто другое слышал: пятно на снегу, в унисон фонарю, туда и сюда покачивалось, словно маятник, - и эти вот скрежет и лязг - будто ось у часов скрипела. А маятник - то к пепелищу, то к Лешке, - и Лешке казалось: сейчас, к сапогу, потом вверх устремится... Но нет, ветер дул все сильней, добирался до самых лопаток - и фонарь относило. А с ним и пятно - яркий желтый яичный желток - все ближе туда, к пепелищу.
Магазин был за углом. Шагов пятьдесят. Но место паршивое. Патрули целый день. Комендантский "козлик" в любую минуту нагрянуть может. Лешка вообще самоволки терпеть не мог. Идешь, озираешься, будто вор какой-то. И каждый болван, звездой или лычкой помеченный, над тобою власть свою кажет. Мол, где увольнительная? Почему на свободе болтаешься? Будто он тебе эту свободу дал, и теперь, как сдачу с рубля, отчета требует. Да и гражданские не лучше бывают. Так и ждут: сейчас в драку полезешь, на женщину бросишься... Словно в толк не возьмут, что такой же ты точно как все, лишь одели тебя по-другому. Лешка даже до того додумался:
